Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - страница 47
Поль, недоуменно пожав плечами, но все-таки более чем благосклонно… удалился.
— Понимаете, доктор… Мне надо вам сказать… спросить у вас…
Марта вздохнула, понизила голос. Бывают такие признания, которые можно сделать только шепотом. Теперь именно это ей и предстояло.
— Вот… понимаете, доктор… Так получилось, что… что я… ну… у меня была встреча… было свидание…
Она поколебалась, ища слова, слова, которое никогда прежде не слетало с ее губ, никогда прежде не пронзало ее сердца, но которое ей хотелось произнести, ощутив такую же карамельную сладость во рту, как тогда, когда впервые выговорила, — «свидание».
— Любовное… Да-да, так. Любовное свидание… Ну, и я хотела спросить, узнать… вот… как же это сказать?.. с медицинской точки зрения…
Марта стянула на груди кофточку из тонкой пушистой небесно-голубой шерсти так, будто вдруг застыдилась, так, как застенчивая молодая девушка, вдруг осознавшая, что нечаянно выдала себя — выдала не только внешне, но и внутренне, — смущаясь, прячет в ладонях зарумянившееся лицо.
Доктор Бине, в прежние времена всегда достаточно сдержанный, уселся на край кровати. Это был старый врач, он тоже, как и Марта, вдовствовал, он привык чинить человеческие тела, конечно, но при этом весьма охотно становился психологом, когда появлялась необходимость заняться и душами тоже.
Он посмотрел на пациентку с такой заботой и с таким участием, какого она и припомнить не смогла. Вот разве что — один-единственный раз еще он так смотрел. Шесть лет назад, когда его вызвали к Селине, у которой в самом разгаре воскресного полдника начались, как предполагалось, преждевременные роды: очаровательной малышке Матильде приспичило тогда пораньше появиться на свет, но она благоразумно решила потерпеть.
— Не знаю, мадам… дорогая мадам, просто не знаю, что, с медицинской точки зрения, мог бы сказать против «любовного свидания» с господином… скажите-ка… скажите, а сколько лет этому господину?
— Точно не знаю, доктор. Он постарше меня, кажется, но он так молод, доктор, он такой… Он художник, знаете!
— Отлично, дорогая моя! Просто чудесно! Вы разрешите мне называть вас «дорогая моя»? Мне все это представляется просто замечательным! Я сказал бы даже — доктор Бине встал и принялся укладывать инструменты в саквояж — …сказал бы даже, что я вам завидую!
И доктор вышел, что-то вполголоса мурлыкая, а Марта вся раскраснелась от смешанного чувства огромной радости и огромного смущения.
Поль поджидал врача у выхода из квартиры, и она слышала, как они обменялись несколькими фразами…
И когда сын вернулся в спальню, он показался Марте сильно озадаченным.
— Что еще за лихорадка такая, которую не следует лечить?
Марта опустила глаза. И еще чуть покрепче прижала пушистую светло-голубую кофточку к груди.
— Ладно уж, Поль… Понимаешь… Я, вот, встретила одного человека и…
Поль подошел к кровати. Никогда еще он не смотрел на нее так, нет, один раз смотрел — над свежевырытой могилой, куда опускали гроб с телом Эдмона.
Сын взял Марту за руку.
— Ты могла бы мне все рассказать, мама… Я бы понял, ты ведь знаешь…
— Я… мне как-то страшновато, я не решаюсь… Может быть, из-за твоего отца…
Ответ Поля прозвучал для нее подобно удару грома:
— Тоскливо тебе жилось с папой, да?
— Ох, боюсь, что да, мой мальчик… Действительно — тоскливо…
Марта не могла найти другого выхода: круг замкнулся, сын, в конце концов, сам утверждает.
Поль поспешно надел плащ: то ли он снова заторопился, то ли чуть-чуть рассердился на себя за неуместную растроганность. Но — уже стоя на пороге — повернулся к матери и воскликнул:
— А я проиграл бутылку шампанского!
— Господи! Как же это, мой мальчик? Кому, Поль?
— Да Лизе, кому же еще! Она поспорила со мной на эту бутылку: говорит, ты влюбилась!..
Влюбилась?.. Да, она полюбила… Понадобилось три дня лихорадки, чтобы тело Марты признало эту такую поразительную, такую ошеломительную, такую опьяняющую истину.
~~~
Марта идет по улице.
Прогулка после выздоровления? Она болела, но болезнь была не опасна. Хвала этой болезни! Благословенная болезнь!
Температура упала, но болезнь осталась с ней, и она совсем не хотела выздоравливать, лишаться этой поразительной, этой ошеломляющей, этой опьяняющей истины, не хотела избавляться от очевидности, диагностированной, названной по имени ее собственным сыном.