Дарю веснушки - страница 3

— Тебе сколько, семьдесят пять хватит?—спросил Булина Мостовой.

— А он сколько? — кивнул на меня Лёнька.

— Это уж моё дело, — ответил я.

— Тогда восемьдесят, — решительно заявил Булин.

Вадим Морковин поставил планку на восемьдесят. Булин, как настоящий прыгун, потоптался на месте и стремительно побежал.

Все ребята замерли. Я делал вид, что мне безразлично. Но в последнюю секунду не удержался: взглянул — и вместе со всеми ахнул. Булин высоту взял. Как он сумел, не знаю, но взял.

Ребята закричали «ура». Я хлопнул раза два в ладоши. Потом подошёл к планке. Установил её на метр. Зачем я это, дуралей, сделал — и сам не пойму.

— Ты что, с ума сошёл?—схватил меня за руку Морковин. — Зарвался!

— Тебе не одолеть, — предупредил меня Антон и опустил планку на цифру 90.

— Не сдавайся, Веснухин! — крикнул кто-то из ребят.

— Давай мировой рекорд!—услышал я иронический голос Луковой.

— Не робей, космонавт!—насмешливо крикнул торжествующий Булин.

Тут уж я выдержать не мог. Оттолкнув Морковина, снова поднял планку на метр. И отойдя на нужную дистанцию, без всякой разминки побежал.

«Взять, взять, взять!» — приказывал я себе, напрягая все силы. И... не взял! Девяносто бы, наверное, взял. А за метр... не надо было и браться.

Чтобы не разреветься при ребятах, я, ни на кого не глядя, рванулся со спортплощадки.

— Ты куда? — крикнул Антоша. — Попробуй ещё! На девяносто!

Я не обернулся.

— Ты не только Веснухин! Ты ещё и Хвастухин! — крикнул вслед Булин.

— Хвастухин! Хвастухин! — подхватила Лукова. Её крик ещё долго звенел у меня в ушах.

Я шёл и, глотая слёзы, думал: «Ну почему я такой невезучий? Даже Машка Лукова меня ненавидит. А за что? Неужели из-за веснушек? Ведь сперва Машка хотела со мной дружить, предлагала сидеть за одной партой. Но я уже с Лидой сидел. Чтобы Лукова не обиделась, я ей дом нарисовал. Она за него пятёрку схватила. Правда, я Машке после сказал: «Горе ты луковое. Сама бы поучилась живописи. Лучше, чем всё время в зеркало глядеться!» Она со злости мой рисунок разорвала. Могла бы уже и помириться со мной... А Булин почему невзлюбил меня?..»

— Ты не виноват! Это всё Лукова подстроила! — вдруг услышал я голос догонявшей меня Лиды.

— Ну и пусть, — через плечо бросил я ей. И пошёл быстрее. — Нечего было сплетничать!

— Я не сплетничала, — оправдывалась Лида. — Она меня одурачила. Стала насмешничать про тебя. Ну, я, чтобы Машка знала, какой ты умный, про радиацию и проговорилась. Хочешь, я ей отомщу?

— Очень нужно. Потренируюсь и метр двадцать прыгну.

— Конечно, прыгнешь!

Лиде удалось наконец со мной поравняться. Некоторое время мы шли молча. Потом она робко сказала:

— Слушай, Ильюша! .. Мама говорит, что веснушки можно кремом выводить. Ты бы попробовал...

— По-про-бо-вал, по-про-бо-вал! — передразнил я её. — Много твоя мама понимает! И вообще... Что ты впутываешься в мои дела! Шуток не понимаешь...

И я пошёл быстрее.

Дома мне никому не захотелось рассказывать, что произошло в школе, даже бабушке. Сразу сел за уроки, потом рассматривал марки в альбоме. Но веснушки не давали покоя. Не хочу, а думаю: «Вдруг Лида права — и крем поможет!»

Откуда только мама узнала, что у меня неприятности? Пришла с работы рано. Расспрашивать ни о чём не стала. Дала денег на мороженое. Я сказал, что не хочу мороженого, а хочу пирожных. Мама удивилась, но денег добавила. И я купил два пирожных — эклер и корзиночку.

Крем из эклера выдавил на блюдечко. Оболочку съел. Крем из корзиночки тоже переложил на блюдечко. А корзиночку выбросил. Не люблю её. Блюдце спрятал. Когда ложился в постель, достал его. И намазал лицо кремом. Так с кремом и заснул.

Утром бабушка будит меня. А мне глаза не открыть.

Слышу, бабушка охает:

— Ты зачем грязи в постель натаскал?

Открыл я наконец глаза. Смотрю: подушка и простыни в пятнах. От коричневого крема с вареньем. И сам я весь какой-то липкий. Бросился к зеркалу: может, чудо произошло? Никаких чудес не случилось. Веснушки на моём лице сияли ярче прежнего!

Бабушке я во всём признался.

— Эх ты, дуралей! — засмеялась бабушка.— Разве таким кремом мажутся?