Дайте мне лабораторию, и я сдвину мир - страница 13
На данном этапе единственное, что удалось сделать лабораториям, это рассеять предшествующие убеждения относительно науки. В познавательном или социальном аспектах лабораторной практики не происходит ничего особого. Кнорр-Сетина посвятил этому специальный обзор (данное издание, гл. 5) и, тем не менее, добавить больше нечего, кроме того, что нам теперь приходится объяснять, что же именно происходит в лабораториях, что делает их таким незаменимым источником политической силы, силы, которая не объясняется с помощью каких-либо познавательных или социальных особенностей.
В своих более ранних работах (Latour and Fabbri, 1977; Latour and Woolgar, 1979) я намечал направление исследования для ответа на этот коварный вопрос. Этот подход можно суммировать следующим образом: смотрите на приемы записи (inscriptiondevices). Не важно, говорят ли люди о квазарах, валовом национальном продукте, статистике относительно эпизоотии микробов сибирской язвы, ДНК или субпартикулярной физике, им удастся избежать контраргументов, также допустимых, как и их собственные утверждения, если, и только если, они смогут сделать то, о чем они говорят, удобочитаемым. Не важны размер, стоимость, длина и ширина создаваемых ими инструментами, поскольку конечным продуктом всех этих приемов записи всегда является написанный текст, который упрощает восприятие информации. Погоня за изобретениями этих приемов записи и упрощения написанного приводит либо к простым формам (точки, линии и проч.), либо, что еще лучше, к другому написанному тексту, непосредственно считываемому с поверхности записи. Результатом такого исключительного интереса к записи является текст, ограничивающий число контраргументов через указание на соответствующую упрощенную запись (диаграммы, таблицы, рисунки) для каждой сложной корректировки. Целью создания этого двойного текста, включающего аргументы и записи, является попытка видоизменить модальности, которые читатель может добавить к предлагаемым утверждениям. Видоизменения модальности «вероятно, что А есть В» в модальность «Х показал, что А есть В» достаточно для достижения научного «факта» (Latour and Woolgar, 1979: ch. 2).
Такой метод исследования имел огромные преимущества, заключавшиеся в проявлении особенностей, свойственных лаборатории (таких как пристрастие к приемам записи и написание особых типов текстов), которые сделали установки (setting) совершенно неприметными. Используя выражение Фейерабенда: «в лаборатории пригодится все, кроме приемов записи и написанных текстов (papers)».
Научный факт – это продукт, создаваемый обычными среднестатистическими людьми и лабораторной установкой, работающими с приемами записи, но не связанными друг с другом какими-либо особыми нормами или формами коммуникации. Данный аргумент, казавшийся по началу редукционистским и слишком простым, постепенно приобретал все большую поддержку и на сегодня занимает достаточно прочные позиции. Семиотика (Bastide, 1981) показала, насколько далеко можно зайти в исследовании содержания науки, рассматривая этот конкретный аспект определенного текста, но на сегодняшний день основная поддержка приходит от когнитивной антропологии, когнитивной психологии и истории науки. Все большее число аналитиков рассматривают технологию записи (включающую процедуры письма, обучения, печати и регистрации) в качестве главной причины того, что ранее приписывалось «когнитивным» или «неопределенным культурным» феноменам. В книгах Джека Гуди (1977) и в первую очередь Элизабет Эйзенштейн (1979) хорошо показана необычайная плодотворность исследования этого материального уровня, не удостоившегося внимания со стороны эпистемологов, историков, социологов и антропологов, поскольку технология письма казалась им слишком очевидной и «легковесной». Этот таинственный процесс мышления, который раньше производил впечатление зависшего и недосягаемого призрака, теперь, наконец, обрел плоть и кровь и стал доступным для подробного исследования. Ошибкой прошлого было противопоставлять грубый материал (или «крупномасштабные» инфраструктуры такие, как первые «материалистские» исследования науки) и духовные, познавательные или мыслительные процессы вместо того, чтобы сосредоточить внимание на самом вездесущем и легком из всех материалов: письменном (Havelock, 1981; Dagognet, 1973).