Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев - страница 12

Только до Белоозера было далеко, а желваки на челюсти князя скоро разгладились.

Нет.

Не боец был больше князь Судислав, горько согласился неведомо с кем Колюта. Сами собой сжались кулаки. Хотелось мстить за загубленную жизнь господина – да и свою тоже.

– Так что пришла пора, Колюта, – почти неслышно шевельнулись губы князя. – Пора доставать заветную шкатулку.

– Вспомнил, – хмыкнул Колюта отстранённо, что-то ища в поясной калите. – Той шкатулки уж лет двадцать как нету – сторожа плесковская выманила, чтобы тебе постель тёплую в поруб передать.

Шкатулка была дорогая, резьбы доброго белозёрского мастера, из томлёной корельской берёзы, но князь не её сейчас пожалел.

Тревожило другое.

– А… – князь чуть испуганно приподнялся, и замолк, увидев в руках гридня небольшой рожок с плотно притёртой пробкой.

– Обижаешь, княже Судислав, – укорил негромко Колюта. – Неуж ты думаешь, я им шкатулку так и отдал, вместе с…

Гридень не договорил.

Достал из поставца две каповых чаши, взялся за пробку. Встретился взглядами с князем, замер на миг.

Князь покачал головой.

– Сначала – бересту и писало.

Колюта, не удивляясь, положил на стол чистый выглаженный лист бересты, сел и приготовился писать. Не особенно навычный до сих пор в грамоте гридень многому выучился в обители.

Князь говорил медленно, хотя мысли бежали быстро, удивительно ловко складываясь в слова – то, о чём он долго думал сначала в заточении порубном, а после – в монастырском. Медленно – чтобы Колюта успел за течением княжьей мысли.

Князь Судислав отвергался от христианства и пострига. Призывая в видоки богов Перуна и Велеса, он передавал свои права на великое княжение, на каменный престол6 киевский полоцкому князю Всеславу Брячиславичу.

Договорил.

Смолк, переводя дыхание.

Вновь встретился взглядами с верным гриднем.

Кивнул.

– Так надо, Колюта.

– Монахи спрячут это бересто, – качнул Колюта головой. – Или сожгут.

– Верно, – подтвердил Судислав с удовольствием. – Поэтому убери со стола одну чару – оставь только для меня. А ты сам – поедешь к Всеславу в Полоцк. Немедля. Сейчас.

– Но… – попытался было возразить гридень, но смолк, остановленный взглядом князя.

– Схоронить меня и без тебя схоронят, – твёрдо ответил князь на невысказанные возражения Колюты. – Монахи всё одно не дадут тело сжечь да страву или тризну провести.

Судислав говорил спокойно, без дрожи в голосе, и гридень склонил голову, соглашаясь.

Он повиновался.

Мутная струйка канула в чару, гридень сунул опустелый рожок обратно в калиту и подал чару князю. Горьковатый запах пощекотал ноздри, князь сглотнул терпкое горькое питьё.

Теперь надо было договорить то, что ещё не успел сказать.

– Поедешь в Полоцк, отдашь Всеславу грамоту, – бесцветные губы Судислава шевелились, исторгая едва слышный шёпот. – Сам останешься у него на службе… если заможешь. С тем и всё… если в Киеве ещё когда будешь, приди на могилу, помяни, как положено…

В глазах Судислава плыл туман, лицо Колюты двоилось, троилось и расплывалось, за ним ясно протаивало в тумане окно, в которое уже смотрели из неведомого мира, из Нави лица братьев – Святополка, Борислава, Изяслава…

Они ждали.

А за их спинами уже распахивались золотые ворота вырия – Дажьбог-Солнце тоже ждал своего незадачливого и неудачливого потомка.

– Иду… – прошептал неслышно князь и смежил глаза.

Колюта ещё несколько мгновений непонятно смотрел на ставшее вдруг невероятно худым и спокойным лицо господина, потом земно поклонился, подхватил со стола драгоценное бересто и выскочил за дверь.

Огнищанин Чапура народу повидал на своём веку немало. Бывали в его доме и гуртовщики-скотогоны, и калики, и вои… и даже тати.

В обычное время усадьба пустовала – изредка заглянет какой-нибудь путник, раз в седмицу-то – и то благо. А к исходу лета, как нагуляет скот мясо на привольных пастбищах, так тут Чапуре и прибыль, на которую после можно весь год прожить – кто бы куда скот ни гнал на Червонной Руси, Русской земле да Волыни, так мало кто мимо Чапуриного огнища пройдёт. Переночуют гуртовщики, поснидают… да глядишь, барана или телёнка и оставят.