Дед Фишка [издание 2-е] - страница 6

Агафья умолкла, дыхание её стало неравномерным, тяжёлым, и чувствовалось, что тихие слёзы умиления слепят ей глаза и сжимают горло. От всего этого дед Фишка тоже ощутил какую-то лёгкую, но мучительно-сладостную горечь в душе и, боясь, что это чувство расслабит его, завертелся по прихожей. Агафья заторопилась, быстро перетянула узелок прядью кудели[5] и подала его брату.

На полях было безлюдно и неприглядно. Ветер со свистом раскачивал гибкие стволы берёз и осин. Сизые облака клубились, переливались, как кипящая вода в котелке. Нахохлившиеся вороны угрюмо и неподвижно сидели на макушках сухостойных лиственниц. Порывы холодного воздуха приносили откуда-то запахи надвигающейся зимы.

Дед Фишка тропкой подошёл к кедровнику. Теперь ему предстояло обогнуть высокий скалистый выступ и, миновав широкую равнину, спуститься в глухое ущелье, ведущее в буераки. Прежде чем показаться на равнине, он остановился и прислушался. Никаких посторонних звуков слух его не уловил. Всё так же со свистом метался жестокий ветер, да где-то у речки с надрывом горланила ворона. Дед Фишка смело направился вперёд и, выйдя на другую сторону выступа, к опушке леса, взглянул на широкую равнину.

Неподалёку от него стояла лошадь, запряжённая в лёгкую тележку на железном ходу, а возле неё были Евдоким Юткин, штабс-капитан Ерунда и высокий, мрачного вида поручик.

О чём они говорили, дед Фишка слышать не мог, но по жестам Евдокима Юткина, то и дело махавшего рукой в сторону буераков, старик понял, что всё, о чём говорили ему сегодня бабы, верно от начала до конца.

«Плантуют, как людей убивать, душегубы!» — задрожал от немой ярости старик, прячась в ветвях мохнатого кедра.

Через несколько минут офицеры и Евдоким один за другим сели в телегу и направились по дороге к селу.

Они проехали мимо деда Фишки шагах в двадцати. Он видел их лица и мог бы расслышать говор, но Евдоким и офицеры молчали, мрачные и нахохлившиеся, как вороны.

«Трусят, видно, убийцы!» — подумал старик, и ему захотелось схватить что-нибудь увесистое, тяжёлое и запустить в них. Инстинктивно он подался вперёд, но одумался, не без удивления рассматривая камень, чудом оказавшийся в его руке.

— Постойте, я ещё вас и не этим попотчую, — проговорил старик, отбрасывая в сторону серый булыжник.

В глухую тёмную полночь отряд Матвея Строгова двинулся на новую стоянку.

Вожаком был дед Фишка. Даже Матвей, знавший эти места сызмальства, не рискнул бы в этакую непроглядную темь вести людей прямым путём, через клюквенные болота и чащу.

Но старик взялся за это без всяких колебаний, и вера людей в него была так велика, что никто из партизан не выразил никаких опасений. Шли гуськом. Чтобы не растеряться, держались за верёвку. Один конец её был привязан к опояске деда Фишки, а другой находился в руках у Калистрата Зотова, замыкавшего строй. Шли медленно. Люди были нагружены тяжёлой поклажей. Под ногами булькала вода, чавкала грязь. Холодный осенний воздух был густо насыщен запахом смолы и болотной гнили.

В темноте деревья казались необычайно огромными. Макушки их сливались с тёмным небом, и редкие, робко светящиеся звёздочки мерцали где-то в еловых ветвях, совсем близко от земли.

Шли молча. Разговаривать не запрещалось, но желающих говорить не было. Шли в неизвестное, отрывались от своих родных, обжитых мест, от разорённых, но невыразимо дорогих гнёзд, уходили от жён и детей. Куда? Надолго ли? Каждый из партизан был охвачен глубоким и тяжким раздумьем. Темнота осенней ночи скрывала озабоченные лица людей.

Три дня потребовалось Матвею и деду Фишке, чтобы убедить мужиков в необходимости ухода из буераков на Юксу. Правда, мужики и сами видели, что опасно оставаться в буераках, но решиться сразу на уход куда-то в «чужедальную сторону», в тайгу, из которой не видно пепелищ своих домов, у них не хватало мужества. Им всё ещё казалось, что можно переждать беду, не уходя от околиц родного села.

Матвей Строгов доказывал партизанам, что вслед за ними на Юксу пойдёт население других сёл и деревень, что тайга может укрыть их на зиму, что сама тайга тоже народная и её надо вырвать из рук купчиков и ростовщиков. Его слушали с недоверием, и в глазах мужиков он читал вопрос: «А нет ли тебе, охотник, какой-нибудь выгоды в этом?»