Дед Пихто - страница 6
— Где твой плейер? Где мой плейер, который я тебе подарила? Где он, я хочу знать! Ты должен с ним поговорить, — она решительно повернулась к Калачову.
— Да это я взял плейер, — неожиданно вступил Калачов. — Послушать.
Валентина опешила.
— Как это... Ага. А бутылку из-под пива тоже ты оставил? А девки звонят — тоже твои?
— Девки не мои, — загоготал Калачов.
— Всё ясно. Звони давай. Если что — тебя разъединят. Это какой-то ад!
Калачов набрал номер немецкого посольства в Москве.
— Гутен таг. Пригласите, пожалуйста, Мартину Лау-зитцер.
Всё вокруг споткнулось, замерло и уставилось офонарело. Калачов говорил по телефону о визах, самолётах на Берлин, таможенных досмотрах, марках...
— Ты что, — равнодушным голосом спросила его Валентина, когда он положил трубку, — в Германию едешь?
— Да надо, — таким же и даже более равнодушным отвечал Калачов. — Надо фильм отвезти на фестиваль. Помнишь Петьку Денежкина? Мы с ним фильм сняли, ма-аленький такой. Ну то есть — он снимал, а я сбоку стоял.
— Тебе надо подстричься, — засуетилась Валентина. — А деньги у тебя есть? У меня есть сто долларов. Ты так с дыркой и поедешь? Давай зашью.
Рыбка моя, Рыбка...
Композитор Вальтер Лопушан жил также один, но не так же, а намного лучше. Так сказал себе Калачов, выходя из лифта на 16-ом постсоветской планировки этаже.
— А, господин барон! — приветствовал его Лопушан. — Вы за своими носками? Света их постирала, заштопала...
— Угу, вышила крестиком...
— Ноликом! Входи. Есть хочешь? Может, ты водки хочешь? У нас тут осталось.
— У вас осталось? Не верю.
В кухне.
— Ты, говорят, в Германию собрался?
— В Америку.
— Будь осторожен: одна съездила в Америку — калекой осталась на всю жизнь. Всё своей Америкой теперь мерит.
— Тут ещё хрен уедешь, — пожаловался Калачов. — Петяра куда-то пропал — а все педали у него.
— Петро? Так он здесь. (Калачов сорвался с места). Да ты сейчас-то не ходи! Он спит, всё равно толку не будет. (Калачов нехотя вернулся). Давай лучше я тебе кое-что новое покажу, — предложил Лопушан.
Они перешли в залу. В постсоветской планировки башне из слоновой кости была зала. В зале был паркет, музыкальный центр, баян, настоящая гуцульская трембита и пианино «Кама» с нотной тетрадью невероятных размеров на пюпитре.
— Садись осторожно: стул еле живой, — предуведомил композитор, мостясь к клавишам. — Это цикл такой будет из пяти миниатюр — «Улитка и Фудзи» называется.
Он застучал на клавишах что-то игрушечное в четвёртой октаве, потом вдруг ударил по басам отважно, громко, — Калачов скрипнул стулом в смущении, но скоро освоился и даже отметил, что Лопушану восточные мотивы к лицу. Что-то было в его чертах такое... драконье... Вот и движения головы, бровей...
— Женский голос! — вдруг объявил автор, не прерывая игры, и запел:
В этой бухте Вака,
Лишь нахлынет прилив,
Вмиг скрывается отмель,
И тогда в камыши Журавли улетают крича...
Ну может, и не эти слова он пел, может, какие-то совсем другие слова — только Калачова с головы до ног будто варом обдало, он перестал слышать и видеть, он поднялся с места, не в силах долее терпеть промедленье, и пошёл ощупью в гостевые апартаменты — будить Петю Денежкина. «Катя, Катя, Катерина», — стучало сердце.
Комната была залита весёлым солнечным светом. Между двумя пустующими диванами был на пол брошен гамак, поперёк гамака лежали три фигуры.
— Петя, — позвал Калачов, распахивая окно. — Пе-тя.
Одна из фигур разлепила глаз.
— Тебе чего, солдатик?
Калачов укоризненно сел на диван напротив.
— Вот, значит, ты где. А мне сказали, ты на презентацию «высокой моды» укатил.
— Ммм... Да, высокие морды... были. Они ушли. Нету.
— Пётр, нам надо поговорить.
Зашевелилась вторая фигура, пробасила:
— Только в присутствии адвоката!
От таких слов проснулась третья и запищала:
— Ну вот, так и не изнасиловали. Ждала, ждала всю ноченьку девушка, надеялась...
— Дак чё молчала-то, скромница.
Начался утренний похмельный цирк. Калачов взял у композитора денег, пошёл за пивом.
Через час умытый, причёсанный и надушенный Петя Денежкин сидел у телефона, пил пиво и нажимал на педали: