Дедушки с гитарой 2 - страница 46
Маленькое чудо случилось, когда мы заиграли «Человек и кошка»…
Я уже говорил, что мы не делали секрета из наших песен и множество людей уже знали их. На кассетах была и эта песня. Никита солировал там на аккордеоне.
И вот когда мы начали играть местный гармонист подключился к нам и очень хорошо. Эта была та самая веселая гармошка, а не солидный Никитин аккордеон. Я прекратил играть.
— Эй, гармонист, давай к нам!
Я протянул тому руку, помогая забраться на сцену.
— Хорошо играешь… Про «КПВТ» слышал? Или про «Мятое зеркало»?
— Слышал…
— Другие песни их знаешь?
Он кивнул.
— Ну тогда давай подыгрывай…
И мы дали… Парень, его звали Семен, действительно знал многие из наших вещей, и мы с удовольствием слушали, как гармошка создаёт совершенно новое, небывалое ощущение от знакомых песен. Но самый кайф, конечно, был от «Человека и кошки». Гармошка была тут на самом видном месте, и я подумал, что если когда-нибудь мы будем писать свой диск (случится же это рано или поздно!), то Семена нужно будет пригласить, чтоб он сыграл с нами в этой песне.
В перерыве он спросил.
— А вы-то откуда их столько песен знаете?
Мы с Сергеем переглянулись.
— Мы в этом название средние три буквы — П и В. Мы эти песни написали.
Я сказал и ничто у меня в душе не дрогнуло. Наверное, правду сказал…
Это всё как-то разрядило обстановку. Собиравшаяся сорваться капля драки не сорвалась, а произошло какое-то братание нардов. Мы играли, люди танцевали, потихоньку выпивали и никто не портил праздника.
Так все и продолжалось две недели — днем работа, а вечером мы с Сергеем и Семеном устраивали танцы. Я слушал его и уже прикидывал как может украсить наши песни хороший клавишник.
К концу месяца погода испортилась. Зарядили дожди, и работать в поле стало невозможно. В один из таких дней мы с Сергеем, украсив свою жизнь бутылкой портвейна, уселись в клубе и принялись вспоминать наши долги.
— Пугачеву мы забыли! — напомнил Сергей. — Обещали же что-то ей…
— А пусть и дальше свои песни поет. Нечего её баловать….
— Вот и я так считаю… Давай для неё сочиним «Все могут короли»…
— «Все могут короли»? — с сомнением повторил я. — А это не выстрел за горизонт?
— В смысле?
— Ну, не рановато-то ли? Когда она у нас появилась?
Сергей прищурился, вспоминая.
— Сам понимаешь точно не скажу, но точно после 1975 года. Это ведь с диска «Зеркало души»? Я точно помню, что слушал её на «Радиотехнике — ЭП 101», а эта вертушка у меня появилась точно после армии появилась, а значит не раньше 1976 года. Мне её родители на день рождения подарили.
— Получается года три…
Я почесал пробивающуюся щетину. У меня росла моя в этой жизни первая борода.
— Если так, то тогда можно… А слова?
— Припев я помню.
Вот этому я не удивился.
— Припев все помнят, а куплет?
— Ну давай что-нибудь на коленке придумаем… Рыбу какую-нибудь, а потом Никита её обкорнает, приведет в форму…
— Ну хоть что-нибудь помнишь?
— Что-то там было «жил-был, жил-был» … И «звался он Луи Витон»…
Первый куплет выплыл из тумана как «Титаник». Я точно понимал, что в этот момент мы сочиняем мегахит. Если уж написанную в середине 70-х годах двадцатого века песенку помнили и в 20-х годах следующего века, то это точно нерядовая песня.
— И все?
— Пока все… Давай напряжёмся и…
— Да уж придется.
В том тексте, что мы помнили, зияли какие-то прорехи, хотя основное было ясно. Были понятны ритм и размер. Ничего. Никита справиться, а может быть и сам все вспомнит. Он у нас мастер превращения наших худосочных карасей в приличных осетров.
Взяв карандаш и листок бумаги, я торопливо принялся писать то, что стало всплывать из глубин памяти.
— Не Луи Виттон, а Луи Второй, — поправил я товарища. — Мы же тут не собираемся импортную кожгалантерею рекламировать?
Серега засмеялся, поняв, что ошибся. Реклама прошлого мира еще крепко сидела в наших головах.
— Бедный Дербенёв, — вздохнул я. — Он ведь даже не узнает, чего лишился…
— А это его?
— Наверняка…
— Ну и ничего страшного. Меньше знаешь — крепче спишь…
— Спи моя радость усни… — автоматом напел я.
— Новая песня? — оживился Сергей. — Я это уже где-то слышал.
— Это старая песня, — отозвался я. — Настолько старая, что её, кажется, Моцарт написал…