Дефицит - страница 4
— А это вам нарочно сверху спущено, дабы проверить вашу стойкость и отделить овец от козлищ.
— Да разве можно устоять, когда кругом столько соблазнов? И всего хочется. И везде с переплатой. Потребности одолевают нас как вирус, как грипп, как чума и холера, не знаю даже, как вам еще убедительнее сказать.
— Сказано уже было две тысячи лет назад — блаженны нищие, а богатому попасть в рай, что верблюду пройти в игольное ушко.
— Извините, но у нас рай теперь на земле, — робко сказал Зиновьев.
— Поговори-ка ты со мной, гитара семиструнная. А что касается потребностей, то их надобно удовлетворять по закону. Ты же творишь беззаконие. Зачем берешь взятки? Ты что, пчелка?
— Именно пчелка. Трудовая. Я за дело получаю, а не за безделие, как другие.
— По-твоему, выходит, все берут?
— Да ведь глупо отвергать подаяние, согласитесь. Кому охота дурачком прослыть?
— Честный и праведный всегда выглядит глупее проходимца.
— А мы развиваемся в сторону все большего ума. Как быть, в чем теперь выход?
— В сковороде. Почему хирург Малышев ничего не берет?
— Таких простаков мало на белом свете.
— Но ими земля держится.
— Так было раньше, а теперь Малышевы вырождаются. Как мамонты.
— Почему не сменишь профессию от греха подальше?
— У меня диплом, стаж двадцать лет, государство меня учило, тратилось на меня, стипендию выплачивало. Я обязан исполнить свой долг перед обществом. Вот вы, к примеру, ваше высочество, не можете сменить профессию?
— Человек, который много грешит, всегда умен, ибо грех учит. С таким особливо и не поспоришь, — как бы про себя проговорил старец. — У меня, к твоему сведению, не профессия, а призвание бороться с бесом. Если бы он сгинул бесследно, тогда бы и я отпал за ненадобностью. Но он живуч, сатана, и у нас с ним конфронтация.
— Вот потому людям и трудно, что вы на небе, далеко, а сатана на земле, рядышком. И если вам не понять, зачем я положил, спросите у миллионера в Соединенных Штатах. Почему вы ему не запрещаете класть сверх всякой нормы? У них там акции всякие-разные, дивиденды, купоны стригут, миллионами ворочают, а не то, что я, — двадцать тысяч, и уже у вас бревно в глазу.
— Они по своим законам кладут, а ты по беззаконию, учти, бестолочь. Чинибеков вон хапал-хапал, уличили, выгнали, и ты туда же?
— Чинибеков жалкая личность, алкаш ничтожный.
— Это моя кара ему. И тебе будет вельми скоро, если себя не повернешь на путь праведный. Не будет стадо подчиняться пастырю, что получится? Волки сожрут. Не будут люди подчиняться закону, что выйдет? Хавос!
Никакого уважения к собеседнику, к его культурному уровню, боронит воистину как бог на душу положит.
— А я Пушкина люблю,: — пояснил старец в ответ на молчаливое недовольство Зиновьева: — «Как уст румяных без улыбки без грамматической ошибки я русской речи не люблю». Зачем ходишь в сауну?
Перескакивает с одного на другое, явно от старческого маразма, и не уследишь, не предвосхитишь хода его намерений.
— Я тебе покажу «маразма», — ровным голосом произнес старец, и тут Зиновьева так припекло, что он упал на колени, сразу же оттолкнулся руками и ногами, но пекло и жарило во всех точках соприкосновения с полом, да уже не с полом, подсунул ему старец сковороду, Зиновьев стонал, кричал:
— Вы отвергаете не только свободу слова, но и свободу мысли!
— Свободу хамства я отвергаю, — резюмировал старец. — А доброе дело — пожалуйста, как и доброе намерение. Всякая свобода без нужды, без необходимости, повторяю тебе, ведет к концу света.
Зиновьев уже не стонал, а визжал, верещал от боли, без конца повторяя: «Зачем, для чего? Меня ни одна больница не вылечит!»
— Боль нужна для обнажения твоей сущности.
Старец, наконец, сжалился, сбавил пекло и повторил вопрос, для чего ему сауна.
— Для здоро-овья, — проблеял козлиным голосом Зиновьев.
— Лжец и лицемер. Сауна тебе нужна для уверенности в своей безнаказанности. Ты видаешься там с начальством, нагишом заседаете, бесштанные. Ты ведь знал про Жемчужного?
— Что я знал? Что он сбежит?
— Да, твой приятель по сауне.
— Я ничего не знал. — Опять припекло, и Зиновьев уточнил поспешно: — Я мог только догадываться.