Дела твои, любовь - страница 55

Я набрала в грудь воздуха и потянула за ручку двери. Я еще не начала играть свою комедию, но почувствовала, что уже покраснела — гораздо раньше, чем встретилась глазами с Руиберрисом. Мне было стыдно, что он увидит меня такой: в лифчике и мятой юбке. Тем более что он был не просто незнакомый мужчина, а человек, о котором я только что узнала ужасные вещи. Возможно, я покраснела еще и потому, что была возмущена тем, что сделал этот человек, хотя до сих пор не могла до конца поверить, что услышанное мною — правда. Я была взволнована и не могла совладать со своими чувствами.

Мужчины обернулись одновременно. Они не слышали, ни как я обувалась, ни как шла к двери. В глазах Диаса-Варелы я увидела холод, подозрение, недоверие и даже суровое осуждение. В глазах Руиберриса — ничего, кроме любопытства. И еще его взгляд был чуточку оценивающий — я сразу замечаю у мужчин этот взгляд, а Руиберрис наверняка из тех, кто оценивает женщину в любых обстоятельствах. Такие способны разглядывать голые ноги женщины, которую сбила машина и она лежит на дороге, истекая кровью. И даже если его самого собьют и над ним склонится женщина, чтобы оказать ему помощь, он и тут первым делом заглянет ей в вырез платья. Это сильнее его. Он такой и будет таким всегда, до самого последнего дня. И в этот последний день, перед тем как навеки закрыть глаза, он с удовольствием бросит взгляд на коленки медсестры — даже если на ней будут белые чулки с затяжками.

Я все-таки прикрыла грудь руками — это вышло инстинктивно, но разворачиваться и убегать в спальню не стала: подумала, что сначала нужно что-нибудь сказать, выразить удивление и испуг (и это у меня получилось гораздо хуже).

— Ой, извини, — обратилась я к Диасу-Вареле. — Я не знала, что у тебя гость. Извините, я сейчас оденусь.

— Не беспокойтесь, я уже ухожу, — поспешил успокоить меня Руиберрис. И протянул мне руку. — Руиберрис, мой друг, — сухо представил его Диас-Варела. — Это Мария.

Он не назвал моей фамилии — так же, как не назвала моей фамилии Луиса, когда представляла меня ему, но Диас-Варела, скорее всего, сделал это сознательно: хотел меня защитить. — Руиберрис де Торрес, — уточнил его гость: хотел подчеркнуть, что у него двойная фамилия. — Рад познакомиться. — Очень приятно.

Руиберрис по-прежнему протягивал мне руку, и я торопливо пожала ее. Мне пришлось для этого отнять свою руку от груди, Руиберрис не преминул тут же скользнуть по которой оценивающим взглядом.

Я вернулась в спальню, не прикрыв за собой дверь, — дала понять, что скоро вернусь: тогда гость не мог бы уйти, не попрощавшись со мной, — натянула джемпер у него на глазах (он не спускал с меня взгляда, я это видела краешком глаза: я стояла к нему боком).

Шея Руиберриса была обмотана шарфом — для украшения, не потому что было холодно (наверное, во время разговора он этот шарф даже не снимал), — на плечи было наброшено кожаное пальто. Пальто было длинное, черное, как у эсэсовцев или гестаповцев из фильмов про войну. Наверное, Руиберрису нравилось привлекать внимание окружающих самым быстрым и легким способом, даже рискуя вызвать к себе неприязнь. Теперь ему с этим пальто придется расстаться — если, конечно, он последует совету Диаса-Варелы. Мне захотелось спросить Диаса-Варелу, как он может доверять человеку, у которого на лице написано, что он проходимец? Это и по поведению его видно, и по жестам — с первого взгляда понятно, что он за птица. Ему явно было уже за пятьдесят, но он, судя по всему, прилагал немало усилий к тому, чтобы выглядеть моложе. У него были густые, довольно длинные, с заметной проседью (не придававшей ему, впрочем, респектабельности — седина его по цвету напоминала ртуть, а потому выглядела искусственной), вьющиеся на висках волосы, красиво зачесанные назад, атлетический торс (наверняка часами качает грудные мышцы и мышцы живота), широкая белозубая улыбка (когда он улыбался, его верхняя губа чуть загибалась кверху, обнажая свою внутреннюю влажную часть, что придавало лицу несколько похотливое выражение). Нос у него был прямой и острый, с горбинкой — он казался не мадридцем, а римлянином (он напоминал мне Витторио Гассмана — не в старости, когда облик его стал куда более благородным, а в молодые годы, когда он играл героев-любовников и искателей приключений). Да, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он был комедиантом, притворщиком и лгуном. Он скрестил на груди руки, непроизвольно напрягая бицепсы, словно хотел, чтобы их заметили (хотя под пальто никто их увидеть бы не смог), или словно ему было приятно почувствовать их крепость.