Дела твои, любовь - страница 62

— Нет, я ничего не слышала, не беспокойся. Я спала крепко, хотя и недолго. К тому же я видела, что ты закрыл дверь, так что слышать вас я никак не могла.

Его рука сильнее надавила на мое плечо — совсем чуть-чуть, почти незаметно. Казалось, он хотел вогнать меня в пол — медленно-медленно, чтобы я этого даже не почувствовала. А может быть, мне это просто показалось: рука лежала на моем плече уже долго, и ее вес ощущался все сильнее. Я приподняла плечо — не резким движением, а осторожно, даже робко, чтобы только показать ему, что предпочитаю освободиться от его руки, не хочу, чтобы этот кусок мяса продолжал давить на меня (в этом было что-то унизительное, рука на плече словно говорила: "Видишь, какой я сильный?" или "Теперь ты можешь представить, на что я способен"). Он не обратил внимания на мой жест (наверное, просто его не заметил) и снова повторил вопрос, на который не получил ответа:

— Так что тебя разбудило? И если ты была уверена, что я в гостиной один, то зачем надела лифчик, прежде чем выйти? Ты наверняка слышала голоса. И хоть что-то, но поняла. Я прав?

Нужно было оставаться спокойной и продолжать все отрицать. Чем сильнее он меня будет подозревать, тем решительнее следует все отрицать. Но при этом не стоит горячиться и нервничать. Я должна его убедить, что мне совершенно неинтересно, что у них там с Руиберрисом за дела, что мне незачем за ними шпионить, что все, что происходит за стенами его спальни, мне безразлично, и мне не важно даже, что происходит в этой спальне, когда там нет меня. Он должен понять: мы оба знаем, что наша связь — ненадолго, что мы всего лишь изредка встречаемся у него дома (и в этом доме я знаю только спальню и гостиную), а потому мне нет дела до всего остального. Мне нет дела до того, чем он занимается, до его прошлого, до его друзей, до его планов, до других женщин, с которыми он встречается, — до его жизни в целом. Меня не было в ней раньше, меня не будет в ней "hereafter" — после того как кончится "сейчас".

Все было так и совсем не так: мне было не все равно, мне было дело до каждой мелочи, которая его касалась. И проснулась я, когда уловила ключевое слово. Возможно, это было слово "баба", или "знакома", или "его жена", но скорее всего все эти слова вместе. И я поднялась с постели и подошла к двери, приоткрыла эту дверь и приложила ухо к узенькой щели, чтобы лучше слышать, я радовалась, когда он или Руиберрис начинали нервничать и повышали голос, потому что так я могла понять больше. Я спрашивала себя, зачем я это делаю, я раскаивалась в том, что не удержалась от соблазна что-то узнать о нем, и вот теперь я это знаю и больше не могу протянуть к нему руки, обхватить за талию и прижаться к нему. Еще несколько минут назад я могла бы убрать его руку со своего плеча — одним легким и естественным движением, а сейчас я не могу заставить его без лишних слов обнять меня. Его губы, на которые я всегда так любила смотреть, которые так любила целовать, — рядом, но я не смею прикоснуться к ним губами: что-то меня удерживает, что-то отталкивает. Не его губы (они, бедняжки, ни в чем не виноваты) — меня отталкивает другое. Я любила его и боялась его. Я продолжала его любить, а то, что я о нем теперь знала, вызывало у меня отвращение. Не он сам, а то, что я о нем знала.

— Что за странный вопрос? — в моем голосе слышалось теперь раздражение. — Не помню я, почему я проснулась. Сон плохой приснился, лежала неудобно, вспомнила, что мне давно домой пора, — не знаю я, да и какая разница? И почему мне должно было быть интересно, что тебе рассказывал этот человек? Я даже не знала, что он здесь. А лифчик я надела, потому что, если ты смотришь на меня, когда я спокойно лежу рядом, — это одно, а когда хожу голая по дому — совсем другое. У меня не такая уж хорошая фигура, как у манекенщиц на показе нижнего белья. Да и те всегда чем-то прикрыты. Тебе что, все нужно объяснять?

— Что ты хочешь этим сказать? — удивился он, и я вздохнула с облегчением: он отвлекся, его мысли переключились на что-то другое, он больше не будет задавать каверзных вопросов, и я смогу наконец-то уйти — мне не терпелось освободиться от его руки на моем плече, мне не хотелось его больше видеть. Однако прежняя я (которая никуда не делась, которая не изменилась — да и как я могла измениться за такое короткое время? — не была отменена или изгнана) уходить не спешила: покидая этот дом, я никогда не знала, через сколько времени вернусь и вернусь ли вообще.