Делай то, за чем пришел - страница 27

— Все равно трава вырастет... — вспомнились Глебу слова Толстого.

— Так какой тогда смысл?..

— Видишь ли, Саша, есть железная закономерность развития материи. От низшего к высшему. И мы, наш разум, — один из этапов этого развития. Мы, может быть, не так далеко ушли от камней, от травы, от деревьев и прочего, как нам иногда кажется. Общего смысла существования нам, может быть, не дано пока понять. Но тем не менее... в отличие от травы, допустим, и коровы мы уже способны придать смысл нашей индивидуальной, так сказать, жизни. Вот каждый по-своему мы и придаем нашей жизни смысл. То есть ставим перед собой настоящую, большую цель и стремимся к ней...

— Ну а зачем? — почти простонал Мурашик. — Ведь все равно потом небытие!..

— Да, небытие. Но останутся твои дела, твои дети, в конце концов...

— Да мне-то что?.. Мне-то что от того, что на Земле останется что-то сделанное мною? Что по земле будут ходить мои дети, как вы сказали. Я-то уже превращусь в ничто, исчезнут мои чувства, мысли, способность радоваться плодам своего труда, то есть для меня исчезнет все!

— Да, исчезнет. Если думать только о себе и любить самого себя, исчезнет все. А вот если любить людей, в том числе и тех, которые будут...

— Вот-вот, — перебил Мурашик, — этого-то у меня и нет!.. Какая отрада в том, что меня не будет, но мир-то будет, а я перейду в делах своих и детях, как вы сказали, в будущее? Не испытываю я радости, хоть убейте! Меня не будет, и это ужасно!..

—Тогда зачем, скажи, принес ко мне вот эти рисунки? — строго спросил Глеб. — Почему не спалил? Взял бы и спалил. Какой смысл? Все равно ведь умрешь. Так нет, ты притащил. Потому что, хочешь ты того или не хочешь, а есть он в тебе, этот жизненный инстинкт, что ли, это созидательное начало. Так или иначе, но, взяв в руки карандаш, ты уже делаешь для других! Даже вот эти свои кошмары малюешь для других. В том числе и для тех, которые будут, когда ты уже превратиться в тлен. Это, брат, в нас заложено, и оно неистребимо. Делать для будущего, оставить после себя след...

Мурашик задумался, замолчал. По виду его, по выражению лица было ясно, что не спорит он не потому, что сдался, а скорее потому, что устал.

Тяжело вздохнув, он поднялся и стал собираться домой. Неловко и нервно складывал свои рисунки в папку; надевая старенькое пальтишко, зацепил рукавом настольную лампу, испуганно водворил ее на место, торопливо попрощался.

Оставшись один, Глеб еще долго мерил комнату шагами. Он понимал, конечно, что во многом не смог переубедить Мурашика, не смог разбить его «смертельную философию»... Особенно насчет смысла жизни...

«Что я тут мог сказать? — думал он. — Да и можно ли вообще убедить человека словами в том, что жизнь имеет смысл? Не должен ли он сам когда-нибудь это почувствовать? Да, да, именно почувствовать! А не понять. Ибо понять, видимо, действительно не дано. А вот почувствовать дано. Не чувствовал ли я его, этот смысл, когда в детстве возвращался со станции с полным ведерком угля и знал — теперь в доме будет тепло? Не чувствовал ли я его потом, когда чуть было не утонул в Уймене и когда меня спасли алтайцы? Или тот случай в пещере...»

Они забрались тогда с Витькой в пещеру и заблудились. Двенадцать часов подряд, ощупывая каждый коридор, каждый колодец, каждую щель, искали выход и не находили. В фонариках сели последние батарейки, догорала последняя свеча, усталость подгибала ноги... Витька опустился на холодный сырой пол и затрясся. «Нет! Нет! Не хочу!» — как помешанный повторял он. А Витька был здоровый парень, чемпион факультета по плаванию... Глеб, чувствуя, как ужас начинает охватывать и его, стал ругать Витьку последними словами, пинками заставил подняться и идти вперед. Они продолжали ощупывать каждую щель, проверять каждое ответвление пещеры, двигать непослушными уже руками и ногами. И когда вдруг потянуло откуда-то свежим воздухом, озоном, они чуть не одурели от радости; спотыкаясь и падая, больно ударяясь о каменные выступы, рванулись навстречу все растущему свету. У выхода из пещеры повалились на камни, на траву и едва сдерживали слезы. Каким чудом казались Глебу зеленые травинки, листочки, камешки, теплые, нагретые солнцем! Появилось как бы иное, не бывшее ранее зрение, хотелось подолгу разглядывать самые обычные предметы; и он находил в них то, чего раньше не видел, не замечал...