Делегат грядущего - страница 20

стр.

— Кто они? — тихо спросил Хурам Насретдина. Тот замялся и так же тихо, не поворачивая головы:

— Не знаю… колхозники.

— Знаю, что колхозники, — чуть повысил голос Хурам. — Спрашиваю, кто они, бедняки?

Азиз, услышав, кинул намеренно громко:

— Два середняка, хвосты байские. Один торговцем был раньше, остальные — ничего, бедняки.

— Кто это — бай, бай? Нет баев среди нас! — яростно выкрикнул Файзулла. — Зачем врешь на нас?

Лола-хон подступила к краю террасы.

— Как это нет? Сам бедняк, голова дурная, о других молчи! А почему мой раис, когда жив был, хотел исключить Абдуфато из колхоза?

Абдуфато взбеленился:

— Врет она на меня! Ей, дряни, верить нельзя!

Простучав по лестнице башмаками, Лола-хон быстро сбежала вниз:

— Я дрянь? Ты, собака, смеешь говорить — я дрянь? Я тебе в глаза наплюю, если я дрянь!..

Разъяренный Абдуфато схватил ее за плечо. Подоспевший Азиз отбросил его руку и отвел в сторону тяжело дышащую Лола-хон.

С террасы чей-то женский визгливый голос:

— Зачем защищаешь?.. Правильно, продажная девка она!

Кто-то в толпе изумленно воскликнул: «Ой бо!» Все обернулись к террасе. Уродливые треугольные манекены женщин были сплошь одинаковы: ни одного лица, только черные провалы сеток.

— Кто сказал? — крикнул Азиз.

Ни одна из кукол не шевельнулась. Трудно было определить, кому принадлежал выкрик. Бледная от оскорбления Лола-хон вгляделась в сетки:

— Враг говорит… грязная собака кричала… пусть Абдуфато исключат из колхоза. Моего мужа убили. Ты слушай, рафик Хурам. Новый раис с Абдуфато дружит, все знают, Абдуфато — бай, все говорить боятся. Пусть его исключат. Проверяй все… Если одно мое слово неверно — пусть меня убьют, как моего раиса убили… Все они баи, и Насретдина тоже выбрали баи. Спроси у всех, кто его выбирал?

И опять, еще пронзительней, тот же голос с террасы:

— Потаскуха она… сама с Анджуманом спала. Сама помогала убить раиса… Пусть у нее сделают обыск… Пусть гепеу арестует ее.

Теперь Хурам определил сразу: кричала женщина, третья от края террасы.

Дехкане заволновались. Многие повскакали с мест. Кто-то крикнул: «Правильно, она помогала, пусть обыск, пусть арестуют». Но выкрик заглушили другие: «Нет… Давай сюда эту… Пусть скажет. Пусть узнаем, кто крикнул!..»

Азиз в три прыжка оказался на террасе и в бешенстве схватил женщину за руку, готовясь сорвать паранджу.

— Не смей трогать женщину, нечестивец! Смотрите все, комсомолец бесчестит наших женщин!

Хурам, перекрыв рев толпы, с нарастающей силой крикнул:

— Оставь, Азиз… По местам. Прекратить сейчас же!..

Дехкане остановились, но рев не смолкал.

— По местам, слышите? Колхозники называются! Что вы, банда басмачей, что ли? Азиз, возвращайся сюда… Ты же, глупая голова, секретарь сельсовета да еще председательствуешь! Хорош… Нечего сказать!

Собрание постепенно угомонилось. Женщины метнулись, чтобы незаметно покинуть террасу.

— Сидеть всем на месте. Никто с собрания не уйдет… Слышите?.. — И, выждав тишины, Хурам продолжал: — Рафикон! Слушайте меня. Кто эта женщина, которая крикнула, она скажет сама. Если ее обвинения справедливы, пусть их докажет.

Женщина молчала, и никто сквозь паранджу не мог увидеть ее лица.

— Пусть другие женщины назовут ее имя, если сама не решается.

— Озода́… Сестра Шафи, Озода… — тихо сказала одна из сеток.

— А, сестра Шафи?.. Интересно, что ты скажешь нам, Озода… Неужели так и будешь молчать?

Женщина в парандже встала, подошла к краю террасы; все услышали ее плавный, ленивый голос:

— Я скажу. Стыдно женщине говорить. Я скажу, дело такое… Раиса убили, я за дувалом сидела, видела. Все шумели, кричали, я все видела. Гепеу приезжало, искало, чем убили раиса, — я тоже видела. Гепеу всех спрашивало, ничего не нашло. А я видела: когда все шумели и кричали, эта женщина, жена его, лежала на нем, из груди его что-то вытащила, спрятала себе в платье. Оглянулась, чтоб никто не заметил. Нарочно плакала и кричала, лживо плакала. Когда гепеу искало, она не призналась, скрыла… Я сразу поняла — она дрянь, продажная девка… Пусть ответит сейчас. Анджуман хорошим был человеком… Пусть посмеет она сказать, что мои слова — ложь.