Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой - страница 20

– Спокойной ночи, Жан. Это, конечно, связано с «Современником».

Успокоенный, он отправился в спальню. А я подумала, что в последнее время его густые русые кудри заметно поредели.

С того времени прошло 43 года, целая жизнь. Жалею ли я, что выбрала Некр – ва? Ничего не повернешь назад и все что случилось – случилось. Благодаря Некр – ву и его Журналу, жизнь моя приобрела исторический смысл, обо мне будут знать русские люди в последующих поколениях. Но обиды – человеческие, женские обиды – они остаются, и так хочется иногда облегчить сердце и выплеснуть их наружу.

Тогда, при получении известия о приобретении «Современника», написала я Ване в Петербург большое письмо. Вложила в конверт запечатанную записку – «для Некр – ва». В ней было несколько слов: «Поздравляю вас с "Современником"! Что до вашего вопроса, отвечу на него сама, когда увидимся».

Заглуши эту музыку злобы!

Чтоб душа ощутила покой…

Николай Некрасов

Какая – то звуковая галлюцинация преследует меня всю жизнь. И первый раз – вскоре после моего ухода к Некр – ву. Тогда в моем дневнике, который я завела в тот знаменательный год, появилась запись:

Я открываю глаза. «Ду – ня, Ду – нюшка», – мужской ласковый голос где – то совсем рядом. Серый свет льется из окна напротив постели. Возле окна стоит Некр – в и курит, выпуская дым в форточку. Опять курит, хотя знает, что я терпеть не могу запаха папирос, да и при его чахоточном сложении не стоит шутить с огнем. Вон Бел – й, тот давно уже не курит при злой чахотке, и все равно ему недолго осталось… Снова закрываю глаза – и опять тот же голос, такой нежный, баюкающий, но и страстный, призывный: «Ду – нюшка, цветочек мой аленький…».

Откуда? Может, осталось в памяти от других времен? Жан, когда мы только поженились, был очень нежен, придумывал мне всякие смешные названия: Дуняша, Авдотьюшка, Дунчик… Один раз, когда похмельным утром поднесла я ему чашку огуречного рассолу, сказал с отменным простодушием, глядя мне в лицо синими своими глазами: «Спасибо тебе, Дуня, ты меня воскресила», и это навек запомнилось. Снова, на этот раз резко открываю глаза – и вспоминаю, откуда выплыли и слова, и голос… Ночные ласковые слова. Ночной дрожащий от страсти голос.

Это он, человек стоящий у окна и курящий ненавистные мне папиросы, это он, словно оборотень сменив дневное обличье на ночное, в каком – то самозабвенье, во мраке, шепчет: «Ду – нюшка, цветочек аленький».

И нужно быть очень доверчивой и наивной, чтобы принять эти ночные восклицанья за истину. Нет, я уже далеко не так молода, чтобы верить словам, особенно произнесенным в порыве исступления и страсти. Да и Некр – в, по годам почти мой ровесник, прошел такую жизненную школу, что, несмотря на всю свою сегодняшнюю околдованность, не может обольщаться насчет дальнейшего. Долго это не продлится…».

Ошиблась. Продлилось довольно долго, больше пятнадцати лет.

Сейчас даже дико подумать, в какой ситуации я тогда оказалась. Весть о том, что я перебралась на половину Некр – ва, мгновенно облетела весь Петербург, знакомых и незнакомых. Что до незнакомых, их мнение было мне безразлично, а вот свои…

Мамаша, когда я пришла их навестить, процедила мне сквозь зубы, что таких, как я, она презырает. Отец, с театральной интонацией, так не свойственной ему вне сцены, вскричал: «Где твои глаза, дочь? Ты ослепла? Сравни твоего законного мужа – приличного человека, с именем и капиталом, и того, к кому ты, несчастная, перебежала, этого прощелыгу и оборванца, сочинителя дешевых куплетцев. Мои прозренья меня не обманули – давно я знал и говорил твоей матери, что ты плохо кончишь!» Мне в этой тираде послышались вариации на тему «Гамлета» – отцу так и не досталось играть на сцене заглавного персонажа этой пиесы, его уделом стал коварный Клавдий. Но в жизни ему не терпелось сыграть со мной эту заветную роль.

Знакомая семья, к которой я обычно заглядывала вечерком, на чай или шарады, была непривычно холодна со мной, респектабельная дама – мать и девицы – дочери смотрели в сторону, один муж дамы, человек добрый, хоть и недалекий, пытался со мною говорить, но все больше междометиями, перемежаемыми смущенным кашлем.