Дело о ядах - страница 2

— Грис, мне нужен кресс-салат сейчас же! — кричу я поверх плеча. Он горбится над древним столом с когтями на ножках в центре комнаты, яростно режет травы. Лаборатория не очень большая — это домик в саду из одной комнаты с кривыми полками на каменных стенах, но хаоса тут больше, чем на поле боя. Пар шторами висит над нашими головами, густой, как дым пушки, и гул кипящих котлов звучит как тысяча марширующих ног. Я едва слышу свои мысли.

Я прижимаю ладони вокруг рта, зову снова, но Грис склоняется надо мной и добавляет травы в нужные котелки. А потом мы стоим и наблюдаем, как пузырьки поглощают частички.

— Я добавил щепотку белокопытника в настой бузины, — говорит он. — Это должно сделать эффект вдвое быстрым. И три веточки розмарина в мазь от морщин. Теперь она не воняет как ноги.

— Хорошо, — я тянусь за ложкой, ожидаю от Гриса того же, но он постукивает пальцем по разделочной доске и продолжает заглядывать в котелки.

— Думаешь, она заметит?

Нет. Матушка никогда не замечает наши улучшения к зельям. Но я не могу заставить себя сказать это. Грис стоит, исполненный надежды, глаза цвета корицы смотрят из-под песочной шапки волос. Он самый внушительный человек из всех, кого я знаю — на голову выше меня и сложен как бык, — но для матери он всегда будет тощим восьмилетним сиротой, отчаявшимся доказать, что она поступила правильно, взяв его к себе.

Я хватаю очки Гриса с крючка возле очага и бросаю их в сторону его груди. Он визжит и пытается схватиться за ремешок.

— Для чего это было?

— Котелок под присмотром никогда не закипает. Ты знаешь это. И если мы не успеем закончить эти зелья до прибытия Маргариты, матушка обязательно это заметит, — я затягиваю ремешок своих очков для большей выразительности.

Грис еще раз смотрит на котелки, затем быстро смотрит в окно на дом, прежде чем наконец надеть очки.

Как две части хорошо смазанной машины, мы находим легкий ритм нашей работы: он убирает локоны с моего лица, когда я наклоняюсь, чтобы измельчить травы, и я смахиваю пот с его лба, пока он помешивает котелки. Мы больше десяти лет работаем бок о бок, и его руки кажутся продолжением моих; мы знаем, что нужно другому, не произнося ни слова. Мы настолько поглощены своей алхимией, что я кричу, и Грис ударяется головой о висящие котелки, когда дверь лаборатории распахивается.

— Обязательно врываться как разбойник? — я резко оборачиваюсь, готовая сердито взглянуть на сестру. Но забрать заказ мамы пришла не Маргарита.

А сама матушка.

Ложка для помешивания выпадает из моих пальцев и скатывается в угли, заставляя огонь потрескивать. Грис выпрямляется и яростно смахивает желтые пятна камфоры со своих волос и туники. Что кажется потраченным впустую усилием, поскольку сама мать выглядит неопрятно. Я смотрю на ее грязное, свободное нижнее платье. На ее измазанные грязью щеки и потертую шапку на спутанных волосах. Она похожа на рыбачку. И, что еще хуже, она так и пахнет. Я прикрываю нос, но мерзкий запах просачивается сквозь пальцы и душит меня.

— Леди матушка! — лепечу я. Обычно она выглядит безупречно — в лучшем сатине и шелке. Говорят, прием в нашем обшарпанном доме на улице Борегар важнее, чем в замке в Версале, но она не выглядит сейчас как самая сильная ворожея в Париже или «Королева Народа».

Она прибивает меня к месту чернильным взглядом и кашляет.

Я быстро поправляю края своей юбки, покрытой сажей, и опускаюсь в отточенном реверансе. Грис следует примеру и кланяется.

— Чем обязаны этой честью? — спрашиваю я.

Она машет рукой и проходит в комнату, огибая стопку пыльных гримуаров и перевернутый мешок расторопши.

— Я не могу навестить свою любимую дочь и обожаемого сына без причины?

Грис, кажется, может умереть от счастья, и половину секунды я позволяю себе надеяться. А потом матушка показывает свою самую сладкую улыбку — с такой она общается с клиентами-аристократами — и страх сворачивается в моем животе, как тошнота. Она ничего не делает без причины. И она не приходила в лабораторию годами. Домик в саду слишком сильно напоминает ей отца. Я слишком сильно напоминаю ей отца. Я быстро озираюсь в лаборатории в поисках истинной цели ее визита, пульс гремит в висках. У нее есть дюжина причин отругать меня. Во-первых, за бардак. Когда отец был главным алхимиком Теневого Общества, тут было чисто, пол сверкал, котлы сияли, как вычищенные туфли. Но мой разум лучше работает, когда я погрязаю в зельях. Когда меня окружают мои флаконы, бутылочки и бочки — часть моей алхимии, тела и духа. И методы отца показали себя неэффективными. Зачем нужны шкафчики с отметками по алфавиту, когда твои эксперименты такие взрывоопасные, что все разрывает на кусочки? Матушка должна радоваться, что я так сильно хочу отличаться от него.