Дело Рокотова - страница 13

Присутствующие в зале возмущались мягкостью пригово­ра. Говорили, говорили, и вот на тебе... Всего лишь на пятнад­цать лет... А сколько шума было, сколько потратили пороху, и ни один не приговорен к смертной казни. Знали "представи­тели общественности", что совсем недавно к десяти-пятнадцати годам приговаривали ни за что! А тут... таких негодяев оставили жить.

На второй день, 16 июня 1961 года, подзаголовком "В Мо­сковском городском суде" в "Правде" было напечатано со­общение ТАСС. В сообщении подробно приводились фами­лии осужденных, состав суда, формула обвинения и при­говор.

В отличие от "представителей трудящихся" совершенно иначе восприняла все это интеллигенция. Не говоря о юрис­тах, которых приговор буквально ошеломил, в глазах людей мыслящих и понимающих суть этого явления он был подобен снаряду убившему только недавно родившуюся надежду на воцарение правосудия и справедливости.

Друзья и знакомые, которые так и не смогли достать про­пусков на процесс, звонят ко мне по вечерам и с опаской спрашивают: "Как это все произошло?" Особенно часто зво­нили мне находившиеся в те дни в Москве грузинские адво­каты и писатели. Как суд решился осудить людей на пят­надцать лет, когда в момент совершения преступления им грозило наказание в три года? — недоумевали они. Были и наивные, которые искренне удивлялись: "А где были вы, ад­вокаты?" Приходилось отвечать тем же: "А где были вы, пи­сатели?" Кстати, некоторые из них присутствовали на суде. В первом ряду я, например, часто видела Виктора Розова.

Между тем, специальный Указ Президиума Верховного Совета СССР, разрешающий следствию и суду применить к Рокотову, Файбишенко и другим обвиняемым по этому делу новый, более суровый закон, так и не был нигде обнародован. Он секретно был вложен в дело и, кроме участников процесса, никому не был известен.

В этих условиях я и мечтать не могла о лучшем приговоре для моего подзащитного. И все же я решила подать кассаци­онную жалобу. Я, конечно, не рассчитывала на какое-то даль­нейшее смягчение приговора. Но поскольку дело направля­лось в кассационную коллегию, в Верховный суд РСФСР по жалобам других осужденных, то и мне следовало застраховать приговор от возможного ухудшения.

Бывая в эти дни в суде, я становилась свидетелем явлений, подобных которым за долгие годы моей адвокатской прак­тики мне еще не приходилось видеть. Уже на второй день по­сле оглашения приговора в Московский городской суд стали поступать резолюции и письма трудящихся, принятые на об­щих собраниях и митингах, проходивших в те дни на многих московских предприятиях. Авторы этих посланий единодуш­но выражали свой гнев и возмущение "мягкосердечностью", которую проявил суд в отношении "отъявленных врагов Ро­дины", они настоятельно требовали "исправить" приговор осужденным путем замены лишения свободы смертной казнью.

Мы проводили целые дни за изучением протоколов — сек­ретари суда при нас вскрывали пакеты с подобными требова­ниями, давали нам знакомиться, а потом подшивали их в специальный том, заведенный для "писем трудящихся".

Тогда мы могли только предаваться грустным размышле­ниям по поводу людской кровожадности. Но мысль о том, что нашим подзащитным может угрожать еще что-то, никому из нас не приходила в голову. Кстати, кровожадности общест­венности, по-видимому, удивлялись даже работники суда, в том числе и сам председательствующий по делу Громов. Не раз мы замечали, как он заглядывал в том "резолюций рабо­чих". Он хмурился, и его замкнутое лицо становилось еще бо­лее непроницаемым.

Между тем, требования общественности о расстреле подсу­димых шли непрерывным потоком в суд. Было невероят­ным, что на этих митингах и собраниях никто и не подумал разъяснить несведующей толпе всю противозаконность ее тре­бований — что-де не существует закона, разрешающего осу­дить на смертную казнь за нарушение правил валютных операций, а есть совсем другой закон, и суд, вынесший приговор, не вправе исправлять его.

Никто толком не знал, что происходит за кулисами про­цесса. Но все причастные к этому делу испытывали какое-то безотчетное волнение. У всех было ощущение, что этот незаконнорожденный приговор знаменует, по существу, рожде­ние новой эры беззакония.