Дело в руках - страница 10

От мешков с пухом в глубь базара идут бесконечные ряды, в которых можно встретить все, начиная от поношенных туфель, шляп и детской одежды, кончая запчастями к велосипедам и учебниками издания 1939 года. Эти ряды занимают основную площадь вещевого рынка. Но покупатель в массе своей приходит сюда не ради них.

А вот дальше, где кончаются эти ряды, густо толпится народ. Там продаются шапки всевозможных фасонов и из самого разного меха — от серого и крашеного кролика до рыжей лисы и ондатры. Торгуют ими слегка подпившие мужики, подрабатывающие на дому скорняжным ремеслом, либо попавшие в город случайно, проездом, либо похмельные, а то и молодые парни — по трое-четверо на одну продаваемую шапку. А следом выстроились автолавки с распахнутыми дверями или же просто грузовики с откинутыми задними бортами. Здесь реализуют товары представители городских торговых точек и универмагов, а зачастую и сельских магазинов из ближайших районов.

За автолавками и грузовиками базарная площадь пустеет. Раньше на этом месте торговали скотом, и во множестве крутились цыгане, поселок которых располагался отсюда неподалеку. Вот это была азартная торговля — с криком, руганью и хлопаньем по рукам.

Сейчас цыган на базаре нет, они размотали дома и уехали. Скот теперь не продают. А на опустевшем месте стоят одинокие продавцы кроликовых шкурок и породистых собак, скулящих от скуки и нетерпеливо рвущих поводки.

Тетя Лиза проворно пробирается по направлению к передним воротам. Чем дальше, тем идти становится труднее. Вокруг нее толкутся, высматривая нужный товар или покупателя. Толкутся, примеряя шубы, кофты, пальто и пиджаки. Толкутся, согревая ноги. Толкутся, толкутся, толкутся…

Среди привычного городского говора выделяется «оканье», такое же, как у тети Лизы, что свидетельствует о присутствии немалого числа приехавших из бывших казачьих станиц и старинных поселков, расположенных по Уралу и Сакмаре, отсюда неподалеку. Мало, но все же есть и «аканье» — из бывших станиц и старинных поселков, расположенных по Уралу же, но далеко отсюда, вниз по Уралу. Из общего разноголосья временами вытягивается певучий украинский говор и прыгает разгонистая рваная татарская речь.

Тетя Лиза идет и идет, зря не отвлекаясь и не оглядываясь. Направляется она к тому месту, которое представляет собою главную ценность местной толкучки. Туда едут с надежными знатоками и ценителями из центра города и окраины, чтобы выполнить заказы иногородних знакомых и родных. Туда, куда устремляются сумевшие выкроить время командировочные, транзитные пассажиры железной дороги и аэрофлота и те, кто приехал в гости к близким, либо специально ради этого пятачка. Это разные люди — от хозяйственников до артистов, от пожилых женщин и мужчин до молоденьких девушек, из разных городов, из всех союзных столиц вплоть до главной.

Наконец, беспрестанно толкущаяся масса людей остается позади тети Лизы, и она оказывается в том месте, где сразу приходит ощущение устойчивости и торжественности. Здесь господствует массивный темно-серый и коричневый цвет — от светлого до густейшего с отливом в вишневость. Вообще, все здесь — массивность, мягкость, округлость и какая-то доподлинно убежденная в себе долговечность.

Это и есть знаменитые оренбургские теплые пуховые платки, или же, как их здесь называют, пуховки. Они окружают со всех сторон. Они покоятся на головах, ниспадают с плеч, висят на руках. По одному, по два, а то и по три. Пуховки, пуховки, пуховки… Их здесь так много, что вязнет и тухнет человеческий голос и глохнут звуки шагов, как в самшитовой роще. Повесьте сверху полог — и готов вам богатый пухово-обволакивающий чертог.

Тетя Лиза проходит чуть дальше, еще шаг, два — и вот врывается в поле ее зрения веселый кипенно-белый всплеск. Потом еще, еще и… И заплясали, закружились и пошли хороводом вокруг узоры ажурных паутинок.

Их здесь тучи, точнее целые облака. Они не смыкаются так плотно на узко ограниченном пятачке, как пуховки, а просторно раскинулись по большой площади, выплыли на пригорок и белым прибоем кипят у самой ограды.