Дембель против бандитов - страница 27

— Да уж… — Илья с трудом подавил в себе глубокий вздох. — Далеко не убежишь…

— Нашел я себе одну отраду: музыку, — при этих словах взгляд Димы неожиданно просветлел. — Я ведь когда-то в своем Новокузнецке музыкальную школу по классу аккордеона закончил, даже на Доске почета висел. Вижу — у Яши на антресолях футляр с аккордеоном пылится, попросил — дай, мол, может, вспомню чего. Ну, сыграл пару мелодий, вроде полегчало. А цыган, сукин сын, и это себе на пользу обратил. Играй, говорит, что-нибудь жалостливое или частушки какие, люди-то тебе больше давать будут. Знаешь, Илюха, а я и не против. Одно дело — когда просто с протянутой рукой в коляске сидишь, а другое — когда народ песнями веселишь. Вроде и не за убогость тебе деньги дают и водяру наливают, а как гонорар артисту…

Корнилов молча разлил остаток водки. Приподнял стопочку, аккуратно взвесил в руке, взглянул на собеседника исподлобья…

Глядя на Диму, вряд ли можно было сказать, что на долю этого молодого, симпатичного парня выпало столько испытаний, сколько хватило бы и десятку. Война, плен, инвалидность, унижения, скитания, рабство… А сколько таких Ковалевых после чеченской войны по всей России — безруких, безногих, с подорванной психикой, опустившихся, спившихся парней, которым бы жить и жить: жениться, растить детей, работать, учиться…

Дембель мотнул головой, отгоняя печальные мысли. Конечно, он не в состоянии помочь всем… Но можно сделать добро хотя бы для одного. И если он не поможет Димке, то никогда себе этого не простит.

— Ладно, Митя, давай это допьем и больше не будем, — предложил Корнилов устало.

— Почему? — Ковалев был настроен на продолжение пьянки.

— Потому, что на жизнь надо смотреть трезво, какой бы хреновой эта жизнь ни казалась.

— Ни хрена ты, Илюха, не понимаешь, — поморщился бывший однополчанин, поглядывая в сторону бара, за стеклом которого вызывающе блестела латунная пробка еще одной поллитровки.

— А чего тут понимать?

— Я, когда пьяный, о своей жизни паскудной не думаю. А как протрезвею — думать начинаю. И так мне хер-рово от этих дум…

— Это потому, что ты сам ничего не пытался изменить. И никто тебе не помогал. А теперь мы с тобой вдвоем, и обязательно попробуем что-нибудь сделать, — успокоил Дембель. — Вот что, Дима: поживи-ка пока у нас, отоспись, оклемайся, в себя приди… Сегодня суббота, — Корнилов принялся загибать пальцы, — завтра воскресенье… В понедельник я тебя в военкомат отвезу. Военком у нас, майор, классный мужик и очень толковый, я его хорошо знаю. Объясним, что и как, может, пособит чем. А если и не пособит, то хоть присоветует. Да и какая-никакая, а — власть.

…Спустя полчаса бывшие однополчане лежали в кроватях. Скупой свет луны пробивался сквозь незашторенное окно, и лицо Ковалева в этом мертвенном свете казалось неестественно бледным.

— Илюха, спишь? — шепотом спросил Дима.

— Нет. Думаю.

— О чем?

— Да так, вообще… О жизни нашей.

— Ты бы лучше о себе подумал. — Ковалев приподнялся на локте.

— А что мне о себе-то думать? Со мной все ясно.

— Со Сникерсом, с бандитом этим, на рынке ты зря заелся.

— И что теперь?

— Теперь жди неприятностей.

— Да ладно тебе, Дима… Неприятности никогда не приходят сами по себе. Неприятности приходят тогда, когда начинаешь к ним готовиться…

Люди, знавшие Василия Николаевича Злобина даже шапочно, всегда подмечали за ним несомненное качество: умение внушать невольный страх окружающим. Да и сам Злой, человек проницательный и неглупый, к сорока двум годам вполне отдавал себе отчет в чувствах, которые испытывают другие при общении с ним. И, как циник и практик, прекрасно понимал, какие выгоды из этого можно извлечь.

Человек, вызывающий страх, вызывает и неосознанное уважение. Эта истина столь же верна, как и другая: если человека боятся и, значит, уважают, его вряд ли станут обманывать: последствия обмана могут стать самыми непредсказуемыми для вруна. Есть и третья истина, не менее верная: бей своих, чтоб чужие боялись. И во многом благодаря этим нехитрым аксиомам Василий Николаевич и достиг вершины криминального Олимпа в городке.