День на Краю Мира и бесконечная печаль - страница 3

— Это — малиновая ярость, это — старое кружево, а это — космические сливки, по ним очень сложно бегать…

Глупый был сон, дурацкий.

Наутро, едва поднялось солнце, они снова были в пути. В мотеле из крана текла рыжая вода — Тавка взяла её в рот, чтобы почистить зубы, и тут же выплюнула, такой сильный был привкус ржавчины. Она до сих пор его ощущала. Будто мало ей было больного зуба, так ещё и это.

У папы был такой вид, будто ночью он совсем не ложился, а чтобы не уснуть, пил крепкий кофе, чашку за чашкой. Теперь же он выглядел помятым и уставшим, с кругами под глазами. Волосы на макушке стояли дыбом.

Шоссе плавно загибалось вправо, уводя прочь от океана. Машина нырнула в новый туннель — самый длинный за время пути. Тавка успела сосчитать до ста двадцати, прежде чем они выбрались на свет. Пока они ехали по туннелю, у нее заложило уши и ей все казалось, что сверху на нее что-то давит — что-то большое и очень тяжелое. Гадкое ощущение, настолько неприятное, что Тавка чуть не захлопала в ладоши, когда они оказались снаружи. Затем они проехали мимо большого щита-указателя, на котором аршинными буквами значилось: «КРАЙ МИРА! УНИКАЛЬНОЕ ЧУДО СВЕТА! 50 КМ». А буквами поменьше: «Памятник природы. Охраняется Обществом охраны памятников».

— Смотри! — сказала Тавка, указывая на щит. — Осталось всего пятьдесят километров!

На самом деле она не представляла, много это или мало, как долго им еще ехать — полная неопределенность. Да и дорожный указатель не внушал оптимизма. Он был помятый, в пятнах птичьего помета и с дырками, словно по нему стреляли из ружья. А еще, под словом «Край» кто-то написал плохое слово, которое Тавка знала, хотя знать ей не полагалось.

Лес закончился по ту сторону туннеля, и теперь они ехали мимо холмистых полей, заросших пожухлой травой и крошечными ярко-желтыми цветами. Из-за этих цветов холмы были в желтую крапинку — маме бы понравилось.

— Удивительно, — сказал отец. — Когда я был здесь в прошлый раз… Сколько же лет прошло? Когда я был здесь в прошлый раз, всё было точно таким же. Ничего не изменилось — те же холмы, желтые цветочки… Будто вернулся в прошлое.

— Это цвет называется «шафрановый вздох», — сказала Тавка. — Не желтый.

— Хм, — сказал отец.

Тавка потрогала языком зуб. Сегодня он болел чуть меньше, зато шатался сильнее. Если продолжать его раскачивать, глядишь и выпадет.

— На что похож Край Мира? — спросила она. — Я знаю, что земля круглая, как апельсин. А у апельсина не может быть края, правильно?

— Именно так, — сказал отец; он вытянул шею, высматривая что-то впереди. — Край Мира — необъяснимая пространственная аномалия. Её не может существовать, она нарушает законы физики, геометрии, ещё что-то там, но она существует. В общем, скоро сама увидишь…

— А откуда он взялся?

Отец пожал плечами.

— Никто не знает. Лично мне нравится теория «японской шкатулки». Знаешь, японские краснодеревщики были большие мастера по изготовлению резных шкатулок … Так вот, даже самый лучший мастер на каждой своей работе оставлял на видном месте щербинку, зарубку или что-нибудь в этом роде. Чтобы обуздать тщеславие. Мне кажется, Край Мира и есть такая вот трещинка… Ты знаешь, что у Края Мира есть только одна сторона?

Тавка покачала головой.

— Как это?

— С какой бы стороны мы к нему ни ехали — с севера, с юга, не важно — мы всё равно подъезжаем к нему изнутри. Представляешь? Мы можем двигаться навстречу друг другу, но на Краю Мира окажется, что мы идем в одну сторону!

Тавка не поняла ни слова. Иногда, а последнее время чаще и чаще, ей казалось, что отец забывает, что ей всего шесть лет. И она просто задала другой вопрос:

— А что находится за краем?

— Бесконечность, — вздохнул отец и, чуть помедлив, добавил: — И драконы.

У Тавки упала челюсть.

— ДРАКОНЫ?!

— Потерпи немного, — сказал отец.

Вдалеке показалось темное пятнышко и вскоре превратилось в длинный школьный автобус, тащившийся вдоль обочины. Одно колесо у него было приспущено, отчего казалось, будто автобус хромает. Доктор Суонк прибавил скорость, обгоняя его справа. Тавка увидела в окне толстую рыжую девочку лет десяти, которая прижималась к стеклу так, что нос её походил на поросячий пятачок.