– Мерзавец Урусов… Так осрамиться!
– Слава Богу, что не нам это расхлебывать, – оглаживает бороду Батя. – А кто все-таки автор?
– Сейчас узнаем. – Бутурлин подходит к столу, садится в рабочее кресло. Дает команду голосом: – Писателей ко мне!
Тут же в воздухе кабинета возникает 128 лиц писателей. Все они в строгих коричневых рамочках и расположены-выстроены аккуратным квадратом. Над квадратом сим парят трое укрупненных: седобородый председатель Писательской палаты Павел Олегов с неизменно страдальческим выражением одутловатого лица и два его еще более седых и угрюмо-озабоченных заместителя – Ананий Мемзер и Павло Басиня. И по скорбному выражению всех трех рыл понимаю, что непростой разговор ожидает их.
– Мы пойдем, Терентий Богданович, – Батя князю руку протягивает. – Писатели – ваша забота.
– Всего доброго, Борис Борисович, – подает Бутурлин Бате руку свою.
Кланяемся мы князю, выходим за Батей. Идем по коридору к лифту в сопровождении того же бравого сотника.
– Слушай, Комяга, а чего этот Олегов всегда с такой печальной харей? У него что – зубы болят? – спрашивает меня Батя.
– Душа у него болит, Батя. За Россию.
– Это хорошо… – кивает Батя. – А что он написал? Ты же знаешь, я далек от книг.
– “Русская печь и XXI век”. Увесистая штука. Я до конца не осилил…
– Печь – это славно… – задумчиво вздыхает Батя. – Особливо когда в ней пироги с печенкой… Ты куда теперь?
– В Кремлевский.
– Ага! – кивает он. – Разберись, глянь. Там скоморохи что-то новое затеяли…
– Разберемся, Батя, – ответно киваю я.
* * *
Кремлевский зал концертный всегда у меня восторг вызывал. И когда двадцать шесть лет тому назад я здесь впервые с родителями моими упокойными оказался на “Лебедином озере”, когда кушал блины с икрою красною в антракте, когда звонил из буфета по папиной мобиле другу Пашке, когда писал в просторном туалете, когда смотрел на загадочных балерин в пачках белоснежных, да и теперь, когда уж виски мои первой сединою тронуты-присыпаны.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО "Литрес".