День от субботы - страница 11

… я буду помнить имя, запах, голос, рассказывать о них седому ветру – когда крылом коснусь ладони неба…

… когда я стану белым альбатросом.

***

Это все остается за кадром, за

неспособностью долго смотреть в глаза,

невозможностью близости – вопреки,

недоступностью просто в руке – руки.

Это все остается под кожей, под

этим руслом, где капелькой вьется пот,

обводя очертанья груди легко,

словно море играет волной с песком.

Это все остается над прочим, над

всем, чему неизбежно дана цена,

всем, что можно измерить и изменить,

всем, что нас отличает давно от них.

Это все остается в тебе. Во мне.

Словно жемчуг лежит глубоко на дне,

словно риф, что веками над ним растет,

разгораясь кораллами, как костер.

Это все остается. Настанет час,

ты нырнешь – и окажешься глубже нас,

глубже тел, что мешали проникнуть в суть...

Ты нырнешь.

И тогда я тебя спасу.

***

Это замкнутая система, вековой кольцевой маршрут. Половина уходит в тему, остальные безбожно врут, что не в теме, и каждый ищет свою правду среди чужих… Скоро туча пропорет днище о бетонные этажи, будет ливень, и мы спасемся – у экрана, последний ряд. Сколько фильмов, стихов и весен пролетело вот так, подряд, не успев зацепиться прочно, не сумев завязаться в плод… Мы бесплодны, беспозвоночны. Мы бесплотны. Построй мне плот.

Из нетесаных темных бревен, из шершавых сухих стволов – деревянная дверь в проеме у реки, что звенит стеклом, и скользит неостановимо к водопаду, чтоб вспомнить, что паки иже… не херувимы. Не святые. Не те. Не то.

Не в системе. Не в общем смысле. Не в законе. Мы племя вне света пламени, мы зависли в невесомости, в стороне от привычных земных маршрутов, от нормальных спокойных снов. Нас не взвесили – нетто, брутто – безразлично, читай: равно. Нас не вычислили на пальцах, нас не вписывали в скрижаль. Мы умеем любить, смеяться, предугадывать и бежать, постоянный невроз – синдромом, депрессивный психоз – в конце…

Наши иды нам стали домом.

Точкой доступа на кольце.

***

– Мама, – говорит он, – мама, можно я накормлю их?

У меня всего пять рыбок, я разделю их, мама,

У меня два хлеба, я сделаю так, что хватит

Всем и даже еще останется полный короб,

Мама, можно я исцелю их? Они калеки,

Они ходят за мной повсюду, послушай мама,

Можно я их хоть словом вылечу, успокою,

Они носят за мной детей, стариков и мертвых,

Говорят о пророках, знамениях и молитвах,

Я не знаю, куда мне скрыться, куда податься,

Я не знаю, что мне выдумать во спасенье…

Мама, можно я умру за них этой ночью?

– Тише, тише, мальчик мой, спи, дорогой, ты бредишь.

Это месяц нисан луной отравляет воздух,

Скоро все пойдет у нас хорошо, спокойно.

Одесную сядешь, ныне и присно будешь.

– Мама, мама, это странно все, да не страшно.

Страшно то, что я устану сидеть в покое,

Я спущусь к ним, я сойду к ним однажды, мама,

И они меня не тронут.

И не узнают.

***

Островом стану. Или осколком острова. Буду царапать море краями острыми, буду звенеть ручьями, лежать под звездами, ждать Робинзонов или считать суда, буду встречать рассвет голосами птичьими, красить листву зеленым, стволы – коричневым, буду плевать на правила и приличия, будто бы их и не было никогда. Будто не я разрасталась громадой каменной, и не мои перекрестки тонули в мареве, и не на мне выступала река испариной между сплетенных кровлями площадей, будто и не было неба, что так сутулится, словно собой укрывает глухие улицы, где обреченное время устало хмурится и начинает новый безумный день. Будто не я прохожих ждала под крышами – тех одиночек, которые чудом выжили, путала их в проулках, звала афишами и запирала в комнатах до утра, даже не слушая, как они тихо молятся, как набухает вена, иголка колется, по отсыревшим стенам ползет бессонница, вместо имен рождаются номера. Здесь не осталось больше живого, нужного. Я открываю люки. Прощай, оружие. И на реке плотина скрипит и рушится, я осыпаюсь медленно, по годам …

Волны меня качают – морскими сестрами, к берегу льнут, ласкают шелками пестрыми…

Островом стану. Или осколком острова.

А городов и не было никогда.