День открытых обложек - страница 54

стр.

– Должны, – говорю, слабея, не в силах разорвать паутину. – Тебя одного.

– Замолчи! Ты меня унижаешь…

А с того берега стон над водой, прощением и прощанием.

Этот стон у нас... как-то зовется?

Плач баб по мужикам – загубленным, сбежавшим, спившимся, незаведённым, не завезённым, поманившим, поматросившим, сгинувшим, постылым и неотложным…


Шевеление у костра...

…тихое покашливание.

Неизбывный интерес к волнующей теме.

– ...тут к нам училку прислали. Красы ненаглядной. Раз только такую видал, на обертке на ненашенской…

Перебивают:

– Тебя звать-то как?

– Терешечка.

– Терешечка?

– Терешечка. Гулящий детинка.

С лица молод, телом нескладен, голова копной трепаной, брюхо – хороводы вокруг водить.

– По ночам к ей бегал, у избы постоять. На улице караулил. У школы. Увижу – глаза тупит, шаг прибавляет. Засмеяли меня: «Куда тебе, дураку, чай пить! У ей жених есть, директор школы, не тебе, навознику, чета»...

Косолапый.

В раскорячку.

Сапоги невозможного размера.

Шагать – ямины оставлять на пути.

– А я: «Ну и пусть директор. Я ее сню зато, училку нашу». – «Чеего?..» – «Сню, – говорю. – Закрою глаза и сню». Смех пошел по селу: Терентий училку снит. Да по-разному. «И мы попробуем. Такая баба – грех пропускать». Не пошло у них. Я сню, один я на всю деревню, у мужиков никак…

Глаза светлые.

Улыбка ясная.

Голова набок, дурашливым щенком.

– Они уж по улице ходят, директор с училкой, под ручку, чин-чинарем, а я стою себе в сторонке, улыбаюсь без дела. Он с кулаками: «Опять снишь?» – «Опять». – «Я на тебя в суд подам!» – «Подавай, – говорю. – Нешто они запретят? Хоть кто не запретит». А она стоит, глаза тупит...

Молчит.

Мозоль на ладони ковыряет.

– Дальше рассказывай.

– Дальше – беда. Поросль по лицу пошла, у училки моей, всю приглядность подъела. Жених ее и отступился, будто под ручку не водил, а она сбежала из села. В город, говорят. От позора. Ночью. Собрался и я, покатил туда. «Где у вас бороды у женщин выводят?» – «В институте красоты»…

Сглатывает комок в горле.

Подкидывает в огонь пару полешек.

– Подкараулил ее, встал на крыльце, говорю: «Я тебя и бородатую люблю». Поглядела быстро, в глаза, в первый, быть может, раз. «Поезжай, – говорит. – Я следом»... И не приехала. Болтали по деревне: свела поросль, в городе осталась. При институте красоты. Там ей и быть, ненаглядной...

Луна выкатывается на обозрение – оранжевый обруч вокруг, чар подпускает полон лес.

– Ах! – заблажили у костра. – Ах, ах! Не лес вовсе – храм многостолпный. Всё. Остаемся тут. Растворяясь. Растекаясь. Распыляясь на атомы.

А Терешечка – туманно:

– Вы тут пришей-пристебай...

Чего сказал – хоть в словарь лезь.


Проявляется очертание, размерами не мало. Тень – не тень, фигура – не фигура, хребтом виляние, головой кивание, бедром завлекание: сатанинские игры, бесовская похоть, чужеродная плоть.

Намерения у нее несомненные, интересы нескрываемые, готовность нулевая: то ли не надето ничего, то ли скинуто – зарево-марево, парение-пламенение, игра зрения, обман чувств.

Голос из марева, себя жалеючи:

– Позабыли меня…

Терешечка – западая на гласных:

– Тебя поза-абудешь…

– Позабросили меня…

– Тебя поза-абросишь…

Мой друг застыл в стойке, одна нога на весу, носом дрожит в предвкушении. А Терешечка – глухо и задавленно, слюну глотая с трудом:

– Которая тугосисяя, я уважаю...

Топнул, взбрыкнул, землю ковырнул каблуком да и рванул за ней: дым из ноздрей.

Они убегают при полной луне, он за ней, она от него. Огромные, корявые, распаленные, воплями будят лес, и груди у нее – чтоб бежать прикладнее – закинуты за плечи, крест-накрест.

Гудит земля.

Подрагивают сосны.

Сыплется с ветвей хвоя.

Заваливаются тонконогие поганки.

– Лешуха, – орет Терешечка, рот варежкой, рубаху скидывая без промедления. – Лисуха-присуха. Я с ею шалю!..

– Не больно и хотелось, – говорит мой друг, белея от обиды. – Которые сисястые, я не уважаю... Эй! – взвизгом. – У нее сестра есть?..

На отшибе дерево – толщины неохватной. В корневище дупло – пастью разинутой. Заскочили и сгинули, и с глаз долой, а оттуда, из дупла, курлыканье-мурлыканье, гульканье-бульканье, зудение-гудение любовное.