День открытых обложек - страница 8
Маня числилась вдовой с наполеоновского нашествия, и лет ей было за сто, а то и под двести. Вечная вдова Маня блюла себя два столетия подряд и не уважала соседку, Груню-волокушу, нимфу местного значения, которая женскую свою службу несла исправно.
Барабан зорю пробьет,
Унтер двери открывает,
Писарь с трубкою идет...
Муж у Мани был унтером, смерть принял под Бородино, на Шевардинском редуте. Мане не верили в такое невозможное вдовство, хоть и была у нее справка с гербовой печатью, двуглавым орлом и подписью-завитушкой.
На всякий случай ей не платили пенсию (впрочем, ее не платили тогда никому).
К ним мы еще вернемся, и не раз, к Мане с Моней Зильберманом, а с Нюсей и Анусей придется распрощаться.
Две старушки без зубов угасли от недоедания в промежуточные периоды.
Они сочувствовали всем обездоленным на свете, Нюся и Ануся, но им не сочувствовал никто…
Вечная вдова Маня обожала пожарных, аж холодела при виде.
Укатывалась на малолюдную улицу, звонила из телефонной будки, содрогалась от нетерпения на тонких ножках:
— Приезжайтя! Полымем полыхает…
А там уж глядела во все глаза, как катили они с шумом и грохотом на красных машинах, сверкающие, брезентово несминаемые, и в дуделку на ходу дудели.
Они жили в соседних комнатах, Моня Зильберман да Маня-вдова, которая кухарила на двоих. Он покупал продукты, она кастрюлями громыхала.
Кухня была заставлена горшками с геранью, любимым ее цветком.
Моня-холостяк надумал жениться:
– Обойдешься.
Уперся – она в паралич слегла.
Передумал – спрыгнула с лежанки, ровно новенькая, наварила ему пшенной каши.
А не балуй без спроса.
– Женись, женись, – подпугивала с лежанки. – Вот скажу ужо зятю: он те наволдыряет...
Зять у Мани был уланом.
Солдатушки уланы,
У вас лошади буланы…
Зятя убили в севастопольскую еще кампанию, ядром по башке, но Маня оговаривалась постоянно.
По вечерам Груня-волокуша гужевалась с очередным воздыхателем из танкового училища, клохтала в кулачок откормленной курицей, жадно облизывала губы шустрым язычком, а Маня-вдова скреблась в ее дверь.
– Груня, – говорила льстивым голоском. – За мной должок, Груня. Я те хлебца принесла на возврат да яиц пяток.
Но Груни на земле уже не было.
Груня летала в безвоздушных пространствах, где не нужны ни хлеб с яйцами, ни прочие земные услады.
– Бабка! – ревел воздыхатель. – Броня крепка и танки наши быстры, бабка!..
И Маня уходила довольная.
– Старушка ты неуёмная, – выговаривал Моня Зильберман, ее сосед. – Постыдилась бы.
– Посмейся, посмейся, – бурчала с лежанки. – Скажу внуку – он те ужо отвалтузит...
Внука у Мани распластали в турецкую кампанию.
Саблей поперек.
Турок душит, сердца рушит,
Пламем, огним и копьем…
Прижился затем в квартире неотразимый лейтенант Потряскин, который учился в бронетанковой академии и квартировал за занавеской у Груни. На своих харчах да на ее покладистости, заменив прочих воздыхателей.
Подступил горестный день, и волоокая безобразница Груня складывала в мешок снаряжение с продовольствием, провожая на бой пуленепробиваемого Потряскина. А он разминал мускулы на руках и ногах, чтобы дать отпор зарвавшемуся врагу.
– Мужичок! – предложил соседу, надраивая сапоги. – Имею адресок на прощание. Девочки: что ты, что ты! Уведут – себе не прощу.
Волоокая Груня сидела уже на его постели, капала слезой на пухлые коленки.
– Какие вам девочки? На войну пора.
– Груня! – взревел Потряскин. – Не сбивай мне наводку, Груня!
И поиграл тугими ногами, укладывая в галифе мужское свое хозяйство.
Все войны делятся на справедливые и несправедливые.
Справедливые — когда ты убиваешь.
Несправедливые — когда тебя.
Для Потряскина это была справедливая войну, на которой его несправедливо убили.
– Ништо, — сказал. — Я им легко не поддамся. Я их с собой прихвачу, сраных Гудерианов!
И полез на прощание из галифе.
Пять минут – пять жадных затяжек.
Так жил и погибал геройский герой Потряскин, которого не сломить никому.
В памяти каждого затаилась война…
…самая для него решающая. И если помечено на этих страницах: довоенные годы или послевоенные, имеется в виду та самая война, которую вспоминать и вспоминать, вздрагивать и лить слезы.