День первый - страница 9
На конверте крупный отцовский почерк. Принесла письмо, наверное, Зиночка. Кто еще? Как чувствовала, что они могут сегодня отплыть.
Алексей ушел в красный кубрик. Присел на деревянный диванчик и, вздохнув, развернул пачку листков.
«Здравствуй, Алеша!
Пишу на институт, предполагая, что письмо передадут тебе друзья. В общежитии и у знакомых оно может затеряться, да и, вполне возможно, ты там не появляешься. Ждал твоей весточки, но, видно, гордячество не позволяет тебе первому написать родителям.
Тот преподаватель, которого ты ударил, написал нам. Мать плакала… Я… да что я… Потом пришло письмо от Зины с припиской комсорга. Все запуталось.
Бесчестье ты допустил или за честь восстал?
Но почему такими методами?
Объясни, сын. Комсомолец — коммунисту. Ты знаешь, что для меня значат эти слова.
Зина писала о твоей работе на заводе. Очень расплывчато намекала на какие-то интересные дела в будущем. Расшифровывать, видно, ты не велел. Хочешь, как всегда, удивить результатом?
Так где ты? Что ты? Каковы планы?
Пиши. Мне кажется, своим молчанием ты проявляешь малодушие. Расти в себе бойца…»
Уже качнулось, сдвинулось с места судно, заплескалась за обшивкой вода, а Алексей все сидел и смотрел в пол мимо листков, расправленных на коленях. Вздохнул, достал из кармана авторучку, непонимающе посмотрел на нее.
Не чувство ли вины холодным скользким голышом перекатывалось в груди все эти дни? Давно нужно было написать родителям, извиниться, объяснить… А что объяснять? И что все ребята на его стороне — ничего еще не значит. Они горячатся, кате и он. И не только из-за пошлой шутки ринулся Алексей на преподавателя. Накопилось у всех. А вылилось у Лешки. Этот Жорик (почему так прозвали Юрия Ларисовича? Ах, да: Юра, Георгий, Жора… Нет, не поэтому). Надоел он всем своими двусмысленностями. Ни одной хорошенькой девчонки на курсе не пропустил, чтобы не сказать какую-нибудь плоскую остроту. (Больной он, что ли?) И все с намеком: встретимся-де на экзаменах. Будто девчонки сейчас же за ним побегут… Вот сволочь!
Пароход, пройдя от судоремонтного завода вверх по Туре, мягко ткнулся в причал. Течение помогло ему плотно прижаться к деревянным брусьям пирса. Соломатин и Пархомович несколько медлительно, но в общем-то грамотно набросили и закрепили швартовые. Перекинули сходни.
Причал пустынен. Если не считать худенькой, нет — этакой тонкой и, подозревалось, крепкой, как моржовый бивень, старушки. Алеша мельком оглядел ее темный сарафан, в мелких коричневых морщинках лицо, руки, твердо сжавшие ручки двух больших спортивных сумок. Перевел взгляд на панораму высокой старой Тюмени, и вновь его потянуло к женскому лицу.
«Сколько же ей лет — 60–70? Едет куда-то старая…»
— Э-гей, матросы, — вдруг пропела она высоким чистым голосом, — помочь матери пришлите.
Алешка повертел взъерошенной головой. А по сходням уже мчался штурман Шаликов.
— Здравствуйте, Настасья Тимофеевна! — закричал он издали. — Нас ждете?
— Вас, Анатолий Спиридонович, кого же еще? — Женщина наклонила его голову и поцеловала в лоб. — Все с Николаем Петровичем ходишь? Не напрокучило?
— Что вы, Настасья Тимофеевна! Мы с ним неразлучны.
У Анатолия блестели глаза, лицо в пунцовых пятнах, будто он получил высокую награду, и вот радость краской прихлынула к щекам.
Капитан вошел в рубку. Надел фуражку.
— Дежурь. Пойду к маме, к бабушке пойду.
А та уже сама уверенно поднималась на мостик, седые прядки волос выбились из-под ситцевого в зеленый горошек платка, как в оправу взявшего тоненькое темное личико. Но зубы проглядывали целехонькими белыми ядрышками орехов. Она обеими руками обхватила выскочившего навстречу внука, припала к его груди, гладила русые завитки, заглядывала с улыбкой в глаза. Будто девчонка на свидание пришла.
— Баушка… — только и выдохнул Бажин, целуя ее в щеки и бережно провожая в рубку.
— Ну, знакомь, знакомь с помощниками, — вроде как отбивалась она, но, видно, по давно заведенному порядку пожала всем руки, бережно оглядывая всякого нового для нее человека. Оглядела взглядом Алешино лицо, повернулась к капитану, шепнула:
— Этот, Коля, мореходству как подарку рад, а душа в небо рвется.