День писателя - страница 46
— Это правильно! — поддержал дядя Володя и насупился.
— А и что, нет, что ли! — воодушевился Иван Степанович. — Обещали, воюйте, после войны вам все льготы выйдут. И транспорт бесплатно, и жилье дадут… Чего тольки не обещали! И-ых! Вранье!
— Ладно буровить-то! — несурово сделала замечание мать. — Писать-то у Кремль-то! Вас, Ванек-то, стольки, что на всех орденов и жилья не напасешься!
— А и что? — глаза Ивана Степановича вспыхнули. — Напишу самому Хрущеву! Мол, так и так, Никита Сергеич, воевал-воевал, а толку — пшик!
— Чевой-то я должна с ним ехать! — вскричала сестра Тоня и покрылась от злости малиновыми пятнами.
— Индо лопнешь, кобыла бесстыжая! — окоротила ее мама и всплеснула руками, затем, прищуривая глаза, добавила: — Как-никак он брат тебе родный! Чо ему шляться по двору, пущай в деревне побегает!
Тоня держала в руках тарелку и остановившимся взглядом смотрела в ее золотой ободок. Через мгновение она подняла глаза на Везувия, который робко сидел на диване и ждал того момента, когда сестра согласится, чтобы ехать с ним в деревню к бабушке. Везувию очень хотелось отправиться в деревню и спать там на сеновале.
Оглядев Везувия с ног до головы, Тоня взмахнула рукой с тарелкой, побледнела и запустила эту тарелку в Везувия, но тот даже не успел испугаться, потому что тарелка просвистела много выше и с дребезгом разбилась о стену.
Мама побелела, вцепилась дочери в волосы и стала трясти ее голову, взвизгивая:
— Шкура барабанная! Ростила ее, ростила, а она совсем от рук отбиласи!
Вагон был старый, с жесткими, отполированными многими пассажирами за долгие годы поездок сиденьями. На столике у окна Тоня расстелила газету и принялась бить об угол и чистить на эту газету яйца, сваренные вкрутую. Везувий, с радостью перенося все невзгоды поездки, вызванные упрямством сестры, ел даже свои нелюбимые крутые яйца, с черным ободком вокруг желтка, заталкивая их в рот как камни.
Дом бабушки стоял на горе. Дом был старый, с подгнившим нижним венцом, с утонувшим в земле деревянным свайным фундаментом, с посеревшими стенами. Внутри дом был оклеен газетами, пожелтевшими, довоенными.
Справа к бабушкиному дому лепился брошенный, без крыши, домик, заросший крапивой и кустами бузины. Домик бросили в столь давние времена, что сквозь пол проросла береза и ее зелено шумящая крона возвышалась над домиком вместо крыши. Между домами был прогончик метра в полтора шириной. По приезде Везувий там сразу сделал «секрет» из фантиков и бледножелтых цветочков, все это накрыв кусочком пыльного стекла.
Изредка бабушка украдкой косила траву на задах, потому что эти «зады» ей уже не принадлежали, как когда-то, но нужна была трава, потому что у бабушки была коза. Бабушка скашивала траву, а Везувий охапками таскал ее к окнам дома, создавая видимость, что траву накосили прямо перед домом.
Еще он ходил с бабушкой за травой в лес с холщовыми мешками. Когда трава, которую ворошили деревянными граблями, подсыхала на солнце, ее Везувий перетаскивал на сеновал, который помещался над некогда шумным скотным двором, пристроенным к дому сзади. Теперь же скотный двор был заброшен, доски стен сгнили, сквозил ветер и кое-где росла трава. Но настил сеновала был прочен, как были прочны и деревянные сваи, глубоко осевшие в песчаную почву.
С другой стороны был, не в пример брошенному и даже бабушкиному, ухоженный дом, где жил мальчик, с которым Везувий играл, ходил на рыбалку…
Однажды они пошли за грибами. Плотный туман лежал в низине, вдоль оврага, и с горы казалось, что это река. Золотистозеленое поле пшеницы мигало лазоревыми огоньками васильков. Когда мальчики спустились вниз по пыльному проселку, между колеями которого кустилась серебристая пахучая полынь, вихрастые головы их утонули в белой дымке, как в молоке. Под ногами хрустел валежник, поскрипывала влажная трава, пахло гнилью и грибами. Но до грибов было еще далеко — нужно было подняться из оврага, вынырнуть из туманной реки, преодолеть холм и железнодорожную линию за ним. В овраге теснились высокие, раскидистые, со снежными полушариями соцветий трубчатые дягили. Тоскливо, на одной долгой и высокой ноте кричала какая-то птица.