День рождения - страница 21

Анна Ивановна вышла на террасу. Доски пола тихо загудели и как будто бы прогнулись под ней. На столе задребезжали чашки, чайник чуть-чуть нагнулся, и из носика капнул чай.

— Здравствуй, детонька, — сказала Анна Ивановна и протянула к Маке руки. — Подойди, детонька, к тете.

Большая и розовая стояла Анна Ивановна. Не видно было, где у нее начинается шея, где плечи, где ноги. Вместо лица у Анны Ивановны была круглая розовая булка. На ней виден был яркий рот и глаза, маленькие, как изюминки. Волосы у Анны Ивановны были черные и гладкие. Маленькая кучка волос приклеилась к ее затылку.

— Садитесь, дорогие, садитесь. Попьем чайку с пирожком. Наконец-то я вас дождалась! Наконец-то пришли! — запела Анна Ивановна сладким голосом.

Все задвигали соломенные кресла и сели.

Под Анной Ивановной кресло запищало, скрипнуло, и ножки у него подкосились. Муж Анны Ивановны, худенький, желтенький, лысенький, нагнулся, посмотрел на ножки кресла.

— Анечка, — сказал он, сложив руки. — Анечка, нужно тебе другое креслице.

— Садись, пей чай, — сердито обернулась к нему Анна Ивановна, а дедушке улыбнулась опять сладко-сладко.

— Дорогой мой, какого же вам вареньица?

За столом все сидели тихо и прислушивались, как скрипит кресло Анны Ивановны. Анна Ивановна пила и пила чай, вытирала пот с лица белым шелковым платком, кушала пирог, кушала ватрушки. Мака поглядывала на Анну Ивановну со страхом. Мака боялась, что Анна Ивановна вот-вот лопнет.

Напротив Маки сидел сын Анны Ивановны, курносый толстый Боря. Он был совсем взрослый. У него даже росли маленькие усики. Он важно поглаживал их пальцем.

— Боренька, что ты, деточка, ничего не кушаешь? — пропела Анна Ивановна.

— Я не хочу больше. Я пойду на море, мы на баркасе поедем с мальчишками камбалу ловить, — басом сказал Боря, запихнул за щеку целую ватрушку и выскочил из-за стола. Стуча каблуками, он скатился с лестницы.

— Детонька, возьми себе ложечкой вареньица. Пирожочка, ватрушечку… — сказала Маке Анна Ивановна. Но Маке почему-то ничего не хотелось, хотя на столе было так много вкусной еды. Вот если бы это все было дома! И Мака молча ковыряла ложкой варенье.

— А катаетесь верхом, Анна Ивановна? — спросил дедушка, и Мака представила себе, как садится Анна Ивановна на лошадь, как у лошади скрипят и подгибаются ноги.

— Катаюсь, катаюсь. И дрова пилю, и грядки копаю… У меня уже весь сад рабочие вскопали… Как вам кажется, господа, похудела я? — И Анна Ивановна закатила изюминки под лоб.

— Ах, Анечка так себя мучает! Так себя мучает! — с умилением простонал муж Анны Ивановны и всплеснул руками. — Как только встанет, позавтракает и идет смотреть, как люди дрова пилят. Потом отдохнет часа два и обедать садится. А потом поспит немножко и едет кататься верхом… Возвращается, вся лошадь в мыле, прямо спотыкается. Анечка утомлена совершенно. И нет ведь, чтобы отдохнуть. Полежит немножко, чаю попьет и идет в сад, наблюдает, как люди грядки копают. Потом уж только часов в девять спать ложится, — рассказывал, захлебываясь, муж Анны Ивановны. — И все ей мало. Уж так себя изнуряет! Ну, люди копают, уж зачем бы ей там стоять?.. Нет ведь, смотрит, все проверяет, наблюдает!

— Я хозяйка! — громко сказала Анна Ивановна, хлопнув обеими руками по столу. — За всем должна наблюдать.

После чая все спустились в сад, а Анна Ивановна осталась на террасе. Мака посмотрела на нее. Анна Ивановна возвышалась за столом, как розовая гора. Она, наверное, растеклась бы по террасе, если бы не сдерживало ее с трех сторон широкое соломенное кресло на покосившихся ножках.

Дедушка отмерял татарам участки земли. Весь большой сад Анны Ивановны разделили поровну нескольким крестьянам. Анна Ивановна, в старом платье, топталась возле дедушки и шипела на него. Мягкая земля проваливалась под ее ногами. Дедушка взглядывал на нее добрыми глазами, слушал минуточку, а потом опять шагал по участку, и справедливая серая ленточка, шурша, выползала из рулетки и снова отмеряла сажени хорошей плодородной земли.

— Такой порядок теперь. Нет частной земли. Общественная земля, — в сотый раз убеждал он Анну Ивановну, но она ничего не хотела слушать.