Денежная история - страница 33
Прощается очень приветливо, как-то по-приятельски, пожимает кисть моей левой руки: держись, мол, старичок! — подхватывает свой «дипломат» и порывисто идет к двери, но на пороге вдруг тормозит и оборачивается.
— Да, Андрей Дмитриевич! Последний вопросик. Вы не помните, где провели прошлое воскресенье?
Я уже успел закрыть глаза, погружаясь в привычную тьму и боль, а тут надо снова выныривать из глубины на поверхность, в опасную явь.
— Аа!.. — мычу. — Сейчас… погодите… Воскресенье? То есть после субботней барахолки. Погода, по-моему, была хорошая. Ну да. Я в сопки ходил, решил проветриться. Поднимался на Лысую гору.
— В одиночку?
— А зачем мне компания? Я люблю один бродить. А потом, когда спустился… ну, да, правильно… пошел в гости к Перевалову.
— Это издатель, о котором вы говорили?
— Он самый. Мы с ним выпили, и я у него переночевал.
— Все, Андрей Дмитриевич. Все. Отдыхайте, — разрешает мне Чиж. И выскакивает из палаты, осторожно прикрыв дверь.
И, может быть, зря я его выпроводил. Наедине со своими мыслями, если сон не идет (а он не идет), тягостней даже, чем в компании следователя. Единственные светлые маячки — ты, Оля, и ты, малышка… но вы в такой дали, что вас нелегко разглядеть. То ли солнце опять зашло за тучи, то ли тяжелый морской туман лег на Тойохаро, то ли зрение потерял, как при катаракте. О себе я не тревожусь… странно, но так, хотя лежу с проломанной головой иезуитскими вопросами. Российское радио тоже не радует, ежечасно сообщая над изголовьем о всяких ожесточенных кровопролитиях. Не ходи, Ольга, поздно вечером по страшному пролетарскому Новосибирску, — даже в магазин за хлебом. Наше новое юродское кладбище в березовом лесу, оказывается, очень уютное. Спи спокойно, Молва. Там, где ты сейчас, не нужны ни рубли, ни иены, ни доллары. А где же эта злыдня, наоравшая на меня и респектабельного Чижа, думает она ставить мне обезболивающий укол? И думает ли она подать мне утку, ибо я больной пока что не ходячий?
И еще одна трудная ночь. И еще один солнечный день. Следователь Чиж не появляется, как обещал, зато в палату впархивает под вечер цветастая, яркая бабочка мисс Радунская.
— Читаешь? Уже читаешь? Какой умница! — радуется она и чмок-чмок! — моя страшная морда быстро расцелована, затем следы губной помады стерты кружевным платочком.
— Андрюша, тебе надо побриться.
— Надо. А как это сделать?
— Очень просто. Я завтра принесу электробритву и побрею тебя.
— И сколько возьмешь за это?
— Бутылку шампанского, когда выйдешь отсюда. Как дела, милый? — присаживается она на край кровати.
— Вроде бы слегка оклемываюсь.
— Молодец! Ты жизнестойкий. Врач говорит…
— Послала телеграмму? — перебиваю ее.
— Ну, конечно. Сразу же.
— Не напутала с адресом?
— Что я, дура, по-твоему?
— Ладно, верю. Что у вас там нового? — пытаюсь приподняться я на подушках. Она подхватывает меня под мышки, помогает.
— Абсолютно ничего. Все та же потогонка. Я вот думаю: не удрать ли в отпуск?
— Удери. Что тебе мешает?
— Нет, сейчас не могу. Вот ты выздоровеешь, выпишишься, тогда удеру.
Я морщусь, словно услышал глупую шутку.
— А при чем тут я? Ты и я — что нас, интересно, связывает? — спрашиваю, и ее лицо тотчас вспыхивает, точно я залепил ей пощечину.
— Хам ты все-таки. Каким был, таким остался.
— А ты чего ждала, Радунская? — не жалею я ее. — Думаешь, если переспала разок в моей семейной постели, то имеешь на меня право? Ошибаешься.
— Заткнись! — Она вскакивает со стула.
— Ладно, сядь, не психуй. Я все-таки больной. У меня черепно-мозговая травма. Может, я сейчас вообще невменяемый.
— Ты всегда был чокнутым.
— А ты всегда была сластолюбицей. Совратила этого золотозубого.
Радунская вдруг пугается и плюхается снова на стул.
— Откуда ты знаешь?
— Значит, совратила?
— Да перестань пошлить! — кричит она. — Откуда ты знаешь, что он со мной беседовал?
— А ты напряги свои красивые мозги и подумай.
— Он был у тебя?
— Вот-вот. Молодец. Напрягла.
— И сказал, что разговаривал со мной? Вот гад! Клялся ведь, что беседа конфиденциальная.
— Я сам вычислил, без его помощи. Ну, и как ты меня охарактеризовала?