Деревенская жизнь Туки Тукина - страница 3

В летнем щелястом хлеве завозился, кисло захрюкал поросенок: наверное, услышал бульканье воды, захотел есть. Надо накормить. Тука снял задвижку на двери сарая, забрался в ларь, нагреб полное ведро отрубей. Каждый день он подкармливает поросенка: жалко, маленький и визжит, как ребенок. Но Тукина мать не знает об этом. Она радуется, что поросенок хорошо растет (с картофельной ботвы и прошлогоднего бурака). Интересно, что она скажет, когда заглянет в пустой ларь? Про это лучше не думать: портится хорошее настроение, и даже не хочется смотреть, как поросенок быстренько поедает вкусную кашу, словно понимает, что она ворованная.

Солнце было уже высоко — над рыжим холмом, над тополями за речкой, сильно раскалилось, напекло холм, и от него струился к небу жар; напекло голову Туки — аж больно было глазам, — он пошел в дом поискать кепку. В сенях услышал: потихоньку хнычет, взревывает Муська. Она только проснулась, пробует голос. Она всегда так: пока одна, громко не ревет. Но стоит подойти, и у нее широко раскрывается рот, будто она галчонок и ей надо бросить в рот червяка.

Тука хорошо изучил свою сестренку, знает к ней много разных подходов. Главное, не надо с Муськой по-серьезному, командовать тоже нельзя: она не солдат, она маленькая девчонка, очень похожая на куклу-голыша.

У порога Тука поднялся на цыпочки, чуть пригнулся, улыбаясь и ласково щурясь, проковылял к Муськиной кровати.

— Наша Мусенька проснулась, наша лапочка! — заговорил он тоненько и угодливо (так, ему казалось, всегда говорит с ней мать). — А мы не знали, ходим, работаем, а наша Мусенька проснулась. Вот мы какие плохие!

На другие разные нежные слова, которых у матери было много и которых она не жалела для любимой дочки, у Туки не хватило голоса, и он, быстренько схватив вчерашнее испачканное платье, накинул его Муське на голову. Она затихла, «переваривая» Тукины слова, дала надеть на себя платье, даже помогла чуть-чуть, а после уставилась на Туку такими большими глазами, будто им не терпелось выкатиться и разбиться на полу. Муське, наверное, еще хотелось маминых ласковых слов.

— Наша Мусенька, проснулась… — снова завел Тука, но не успел пропеть до конца, как Муська по-старушечьи сморщилась, спрятала, закатив под лоб, глаза и так громко реванула, что Тука попятился от кровати. Ясно — поторопился, надо было что-нибудь другое придумать, например: «Наша красавица, наша умница проснулась…» Муська не любит, когда одно и то же твердят, ее это до смерти обижает. Теперь изревется, если новый, хороший подход не придумаешь.

Вчера Тука успокоил ее ласточонком: как раз перед этим нашел его у сарая, из гнезда вывалился (за него Муська целых две картошки съела и полбанки молока выпила). Позавчера шоколадная конфета была. На сегодня — ласковые слова Тука приготовил.

Муська орала, захлебывалась, будто тонула в речке, размазала слезы по щекам, и на нее злее напали мухи, а Тука придумывал новый подход. Но ничего интересного не мог припомнить: или Муська криком мешала, или голову сильно во дворе напекло. Тука стоял возле кровати, злился, потел, и, когда ему тоже захотелось зареветь на весь поселок, он изо всей силы крикнул:

— Замолчи, дура!

Муська захлебнулась, будто утонула в речке, притихла. После из-под ладошек тихонько глянула на Туку: может быть, кто другой так страшно крикнул на нее, незаметно вошел в дом, пока она глаза терла, и крикнул? Никого не было, один Тука стоял красный и сердитый. Но все равно Муська не поверила, что это он крикнул (мамуля приказала ему любить и нянчить ее), сморщила нос, несильно завыла, пробуя, не пропал ли с испугу у нее голос.

— Опять! — заорал Тука, схватил Муську за руку, стащил с кровати. — Если пикнешь, — сказал он, шипя сквозь зубы, — во, посмотри! — сунул ей кулак под пос. — Ударю — и помрешь!

Муська не захотела умирать, перестала хныкать, и Тука подвел ее к столу. Очистил две картошки, обшелушил два яйца, отлил полбанки молока, положил кусок хлеба.

— Ешь все!

Вздыхая и постанывая — наверное, в уме жалуясь мамуле, — Муська принялась есть. Тука стоял строгий и горячий. Он радовался, что нашел новый подход (интересно, сколько раз удастся этим подходом подействовать на Муську?), и боялся чем-нибудь испортить его. Но строгости много — тоже нехорошо, любой человек может злым сделаться. Наконец, когда Муська приложилась к молоку, Тука проговорил почти нормальным голосом: