Деревня - страница 2
По словам бабушки, в здание том, так напугавшем меня в свое время, хранили ядохимикаты. Возвышалось оно над горизонтом этакими бруском бетона с зияющими отверстиями проемов, всегда черными, как пустующие провалы глазниц черепа, будто по природе своей отторгающими свет. В ветреную пору воздух заносил в ангары пыль с полей, возвращаясь тягостными вздохами, слышными, должно быть, на много гектаров вокруг. Эти вздохи пугали меня до жути, мне представлялось, будто что-то, заточенное внутри, только и ждет возможности вырваться наружу, скомкав пеструю скатерть полей и подминая под себя все то, что шло за ними, весь этот мир, который я так любил и который казался мне тогда таким волшебным. Во многих своих проявлениях не перестал казаться таковым и теперь, по прошествии многих лет с тех времен беззаботного детства.
Деревня
Первое, что встречало меня по прибытию на место, в момент, когда маленький я, с трудом протолкнувшись через сидения, выбирался наружу из тесноты автомобиля, был тот своеобразный, сельский дух, который ни с чем не спутаешь. Букет запахов, далеко не всегда из приятных, но всегда без исключения узнаваемых, а главное - их источник без труда можно было обнаружить, вычленить из общего амбре, отличить от остальных ароматов. Довольно продолжительный период времени запахи и их источники и составляли для меня ту своеобразную атмосферу села, по которой я впоследствии и вспоминал его по возвращению домой. Три сезона из четырех я предвкушал поездку туда, а на четвертый, во второй половине лета, отправлялся. Это не то чтобы было приятно, - как я уже отметил ранее, поездка в деревню была для меня сродни каторге: насильным отлучением от городских благ и друзей, привычного мира и его комфорта. Это, однако, составляло значительную часть моего детства и, стало быть, взросления.
Теперь же, взирая на мир сквозь призму пережитого и усвоенного мною опыта, я склонен рассматривать те времена и события, происходившие тогда, под другим ракурсом, порой совершенно противоположным прежнему - тому, под которым смотрел я на вещи в бытность свою мальчишкой. И все же многие из тех уроков были восприняты и усвоены мною однозначно уже тогда, тем единственным способом, который был и остается мне доступен. С ранних лет преобладающим императивом для меня стала честность и все из честности происходящее. Будучи дрянным, как, полагаю, многие, если не все мальчишки, недостижимым идеалом мне представлялась эта добродетель и с течением времени, по мере постижения мира, все более недостижимой и даже невозможной становилась она в моих представлениях о ней.
Со стыдом прихожу я иногда к тому выводу, что во многом ту золотую пору я сам себе и портил - своей реакцией на поступки близких и своими собственными проступками. К примеру, совсем не редкостью было для меня ослушаться указаний взрослых и отправиться в умопомрачительное путешествие, скажем, сквозь заросли малины, - путешествие, без сомнений увлекательное, но окончившееся для меня укусом осы и последующим распуханием переносицы (укус пришелся именно туда не иначе как в виду того особого дурного везения, свойственного мне иногда по жизни). В том случае я ослеп на некоторое время (непродолжительное), однако, что удивительно, нисколько не испугался. По крайней мере, в моей памяти это не отложилось таким уж скверным происшествием, каким должна бы стать для человека потеря зрения или другого органа чувств. Впрочем, урок я усвоил (боль - хороший учитель, лучшего и не припомню) и в малину больше не лез, зато полез на яблоню, с которой не упал, благополучно спустившись вниз (и не единожды). Я забирался, конечно же, не только на нее, - на все деревья, подходящие по высоте и расположению веток. Но яблоня та, растущая у огорода, или, точнее сказать, под самой изгородью, отмежевывающей огражденную его часть от открытой, была моим излюбленным местом для детских шалостей на протяжении многих лет.
Места для шалостей изредка менялись, какое-то время я обитал в шалаше, собранном из поваленных ветром стеблей кукурузы, воображая себя то ли индейцем, то ли Робинзоном Крузо. Это была также улица, где я играл с местными детьми, не принимавшими меня полноценно за равного себе в виду культурного барьера. Ближе всего я сошелся с Максимом - мальчиком на несколько лет младше меня, точно так же, как и я, приезжавшим на лето к бабушке, то есть тоже не местным, однако куда больше меня походившим на них. С ним вместе мы провели прорву времени, и почти каждое лето, отправляясь в деревню, я мог быть уверен в том, что встречу его там.