Деревня - страница 8
С тех пор как Григорий, женившись, от Акулины съехал и корову нашу довелось продать, мы молоко у знакомой семьи покупали, у женщины, которую звали все по фамилии просто Козлихой. Молоко, правда, было у нее отнюдь не козьим, хотя случалось порой и такое пить (мне сырое козье, помниться, не нравилось жутко запахом), а каким нам нужно - стало быть, коровьим.
Путь к ее дому занимал у нас порядка пятнадцати минут, жила Козлиха не слишком близко (молоко можно было и поближе достать), но родные сошлись с ней ценой, да и знали ее доброй женщиной, которая никогда не обманет. Наши семьи дружили с давних пор куда больше, чем, скажем, с ближайшими соседями. Обычно мать или бабушка ходили к ней одни, изредка меня с собой брали. И вот, как-то раз, незадолго после моего в село приезда, был один такой случай, - я маялся без дела, шалил во дворе, и мать моя предложила мне с ней за молоком сходить. У Козлихи же недавно кошка разродилась, и она искала куда бы котят пристроить, вот одно из тех котят нашим Рыжиком впоследствии и стало. Мать моя, как выяснилось, меня с тем соображением и вела в том числе, чтобы я выбрал одного из них. Уж не знаю, говорила ли она заранее с самой моей прабабкой об этом, но Акулина по нашему возвращению была очень даже не против котенка того приютить. Я же выбрал, недолго думая, на вид самого бойкого среди них, да и хотелось мне почему-то именно что рыжего, а он один такой был из помета. Мать моя сразу приметила, что котик тот немного запаршивел (лучших котят к тому моменту уже разобрали). Были у него глаза закисшие и сам он был худой заметно, видать плохо кормили, но живой и активный. Мать моя, специально чтобы прихватить с собой домой котенка, для этой цели холщовой мешок принесла, от меня этот факт утаив, чтобы было для меня сюрпризом. Сюрпризу этому я, ясное дело, обрадовался, потому как мать у нас в городе, на квартире, живность содержать не позволяла, налагая строжайшее вето, а это был, хоть и сельский, но зато мой собственный кот.
О, как сильно я тогда ошибался, пускай и мысленно, но клеймя того кота своим! Котов вообще клеймить нельзя, тем более таких. Впрочем, первое время, возможно, так оно и было, пока он не подрос и не начал сбегать со двора, пропадая тогда бывало по несколько дней, а то и на целую неделю куда-то исчезая. В одну из таких отлучек его собаки и порвали, но это было, правда, уже после. Я на тот момент в село ездить перестал и кот мне тот практически обезразличел, как некое удаленное и уже отжившее себя воспоминание из далекого прошлого. "Ну, кот и кот... Был, да сплыл! У людей регулярно такое происходит...", - в подобном ключе я рассуждал то время. Несколько бесчувственно, не правда ли? Подросток, что с него взять... Хотя встречаются разные.
Я в подростковом возрасте сделался именно таким, - внешне безразличным, сухим, мне все опостылело, все опротивело, хотя я ничего еще даже из того всего, из мира вокруг, не понял и не осознал толком. Но глубоко внутри, под толстой скорлупой моей, сродни иным ореховым, которые и не расколешь даже без специального прибора и даже с ним поддается с трудом, - скорлупой, сделанной из нарочитой грубости, пряталась в тайне от меня самого довольно-таки чувственная и ранимая натура. Только периодами, когда мое неприятие мира и его жестокости, накопившись, доходили до предела, все затаенные эмоции мои, гнев мой и обида вырывались из меня, как гной из прорванного нарыва, и изливались обилием ругательств и дурных поступков на родных. В бытность свою подростком я, признаюсь честно, редко когда плакал не о себе, и как получается теперь, повзрослев, не могу даже себя тогдашнего считать за полноценного человека, по крайней мере, в вопросе чувств моих и моего к людям отношения я был, и это несомненно, самым настоящим эгоистом. Глубинный эгоизм этот мой, по правде сказать, и сейчас имеет свои проявления, когда наступают плохие времена, а терпеть и молча сносить тяготы бытия становиться совсем невмоготу. Я, таким образом, в общем и целом по жизни никак не могу считаться сильным или даже попросту хорошим человеком, каким стремлюсь быть или казаться, что для окружающих подчас одно и тоже, пока они не чувствуют фальшь. Я эту фальшь свою, однако, редко допускаю, причем в основном когда сам того захочу. Но, думаю, у многих так. Уже гораздо позже, в моменты, преисполненные сентиментальности, как, например, текущий момент, когда я, пытаясь припомнить свое золотое прошлое в мельчайших подробностях, походя расчесываю старые раны, а теребя их, извлекаю на свет то, что, смею надеяться, найдет в конечном итоге своего читателя, я начал позволять себе испустить иногда скупую мужскую слезу о старых добрых временах. (И такой подход, надо отметить, идет труду на пользу, как и мне в общем-то, позволяет реализовать эмоции самым что ни на есть благим, продуктивным образом.) В числе тех сентиментальных историй, в частности, и эта, о коте.