Деревянные пятачки - страница 79

При дальнейшем расследовании в протоколе было записано, что у Ксении Павловны была дочь от первого брака — Нина Георгиевна, замужняя, работавшая подавальщицей в одном из санаториев. Муж ее — строитель, человек несколько мрачноватый, но репутации незапятнанной. При опросе соседки Княжевой выяснилось, что дочь умершей Нина Георгиевна не раз заводила разговор с матерью о том, чтобы та завещала свой дом ей, ее родной дочери, так как у старика был сын, тоже от первого брака, живший где-то на Урале, и что после смерти хозяйки, то есть Ксении Павловны, и старика он мог бы дом унаследовать, что было бы несправедливо по отношению к родной дочери и родным внучатам. Соседка Княжева была из той породы людей, которым было предназначено стать лицедеями на сцене, но что-то помешало или не допустило, и они остались лицедеями только в жизни.

— «Маменька, разве я плохого тебе желаю, — имитируя голос Нины Георгиевны, говорила тоненько и жалостливо соседка Княжева. — Да живи, живи ты, моя родимая! Но поимей и меня в виду. Живем мы с Витей и двумя деточками в коммунальном доме, в одной комнате. Каково нам? И вся надежда, маменька, на твой дом. А ты все болеешь, а ну что случится, родная моя...»

— «Не хорони ты меня раньше времени, — подражая голосу матери, говорила уже грубо соседка Княжева. — Еще на Лялечкиной свадьбе попляшу!»

— «И попляшешь, и попляшешь, разве я против! Да оттого, что дом-то будет завещан мне, или что изменится? И живи себе, и живи, только радоваться станем».

— «А ежели умру да тебе дом оставлю, так куда же Иван-то Федорыч денется? Ведь вы, поди-ка, турнете его?»

— «Да зачем же, маменька?»

— «А затем, что мешать будет вам. Мне он близкий, как веточка к дереву, а вам — как снег на далекой горе. Нет уж, пока жива, без завещания обойдетесь...»

— Скажите, где вы находились двадцать третьего января в девятнадцать часов тридцать минут?

— В столовой санатория. В двадцать часов у нас ужин. Я накрывала на столы. Это все могут подтвердить.

— Скажите, где вы находились двадцать третьего января в девятнадцать часов тридцать минут?

— На работе.

— Вы работу заканчиваете в восемнадцать часов?

— Да.

— Почему же вы были в девятнадцать часов тридцать минут на работе?

— Да надо было закончить...

— Вас техник оставил?

— Нет, я сам...

— Чем же объяснить такое старание?

— У меня не очень точный глазомер; когда укладывал изразцовую плитку, казалось, все ровно, а потом проверил по отвесу — косо. Ну, и, пока никто не увидел, переделал.

— А вас действительно никто не видел?

— Думаю, что никто не видел.

— Значит, никто не сможет и подтвердить, что вы работали в девятнадцать часов тридцать минут?

— Думаю, что никто...

— И сами вы не сможете доказать, что работали и что не были в другом месте в это время? Скажем, у железнодорожного полотна?

— А зачем мне там быть?

— Об этом я вас потом спрошу. А сейчас отвечайте: чем вы можете доказать, что не были в девятнадцать тридцать у железнодорожного полотна, напротив дома вашей тещи?

— Зря вы меня приплетаете к этому делу, товарищ следователь. Я тут непричастный.

— Еще раз спрашиваю: чем вы можете доказать, что в это время работали или, что то же самое, не были у железнодорожного полотна, напротив дома Прокусовых?

— Я работал...

— Когда вы пришли домой?

— В начале десятого.

— От кого вы узнали о гибели Прокусова?

— От жены.

— Когда она вам сообщила?

— На другой день. Утром.

— Что же, она не ночевала дома?

— Нет.

— И вас это не встревожило?

— Последнее время она часто оставалась у матери на ночь.

— Почему вы не зашли к ней, идя с работы?

— А чего я там, да и усталый был.

— Значит, вы не можете доказать, где были в девятнадцать часов тридцать минут?

— Сказал же, на работе.

— Но вас там никто не видел?

— Не знаю... Наверно, не видели.

— Подумайте. Это очень важно.

— Я нарочно обе двери закрыл, чтобы свет не проникал. Кто же меня мог видеть за стенами...

— А когда выходили, вас никто не видел?

— Не знаю, вряд ли, было темно...

— Скажите, в каких отношениях вы были с покойной тещей?