Деревянные пятачки - страница 84

В лесу трудно определить расстояние; по тому времени, какое он потратил на путь, можно было предположить, что пройдено уже не меньше десяти километров. Напрямую. И тут как раз начались те места, о каких он мечтал зимними вечерами в городе. Прекрасные места! Глухие. Дикие. То там, то тут со взрывным шумом вылетали тетерки, а то и глухари, и так часто, что он даже перестал удивляться.

И как уж это случилось, черт его знает как, — но он потерял компас. Ему бы следовало привязать его на крепкий шнурок и повесить на шею, — потому что он довольно часто посматривал на него, но ему и в голову не приходило, что он может его обронить. Компас лежал в кармане. Возможно, он опустил его мимо. Такое случается. Если бы он шел по тропе, то смог бы вернуться и найти компас, но шел он напрямик, перелезая через поваленные ветром деревья, обходя заросли, а то и продираясь сквозь них. Где уж тут найти!

Он провел в поисках весь день. Ночью почти не спал. И как только рассвело, снова начал искать. Он даже боялся представить себе, что же теперь с ним будет. Если бы у него с самого начала не было компаса, то он запомнил бы направление по солнцу, но у него был компас, и он так полагался на него, что не заметил, где было солнце, когда он вошел в лес.

Убедившись, что компаса ему не найти, он стал напряженно вспоминать, где же все-таки было солнце, когда он уходил из дому, где оно было, когда он шел по лесу. И вспомнил. Оно было справа, Может, ему так подумалось, что оно было справа. И он встал к нему левым ухом и, уже не обращая внимания на глухарей, которые вылетали чуть ли не из-под самых ног, встревоженно-торопливо зашагал к дому. Ему попадались звериные тропы, он радовался, обнадеживал себя, что это человечьи, но они приводили его к ручьям, к водопою. Тогда, ругаясь, он вламывался опять в чащобу и шел напрямик. Ему, конечно, только казалось, что он шел напрямик... Вот если плывешь в лодке по большой воде, вдали от берегов, не видя их, кажется, что ты не движешься; такое же ощущение появляется, когда идешь по лесу. Ты идешь, но нет никакой уверенности, что ты приближаешься к цели. Тем более нет, если не уверен в точности направления.

Беда его усугублялась тем, что он был горожанин. Городской охотник, как бы он ни любил природу, все-таки дилетант. Деревенский — тот не заблудится. А с городскими охотниками, да еще в таких местах, случается. Вот с ним случилось! Если бы он понимал лес, все эти болота, озера, холмы, яры, то, конечно же, выбрался бы. Но он не понимал, все для него было одинаково.

Он плутал два дня. И пришел в состояние отчаяния. Кричал ли он? Кричал. И ему становилось тревожно от собственного голоса. Думалось, что придет не тот, кто ему нужен. И он замолкал. Он шел, шел и не находил конца лесу, болотам, холмам. К тому же скрылось солнце, его затянуло густой мглой. В степи в такую пору еще можно было высмотреть солнце, но в лесу, из-за деревьев, из-за малого кругозора, это исключено. И, конечно же, он начал кружить. И совершенно пришел в отчаяние. Он даже начал поскуливать, как озябщий щенок. И тут, в таком вот состоянии, он выбрел на маленькую полянку и увидал под старой елью, под ее черным нижним крылом, громадный муравейник, высотою больше человеческого роста. Только потому, что муравейник был такой большой, он обратил на него внимание. А потом к бешеной своей радости разглядел, что это не муравейник, а заимка, или зимовка, или избушка, или черт его знает что, но какое-то жилье, и он кинулся к нему, открыл дверь, вбежал — и в ужасе попятился.

С жердяного топчана, освещенного тусклым светом из оконца, на него смотрел череп в ватной ушанке. Череп лежал на возвышении, от него шло туловище, прикрытое каким-то смрадным тряпьем. В изголовье стояло ружье.

«А-а!» — закричал он. Да, вот тут ему стало страшно. Но это не был детский страх перед черепом. Если уж охотник, хозяин этих мест, погиб, то что же может ожидать человека неопытного? Никогда не выйти ему из этого дремучего леса, он умрет так же, как умер этот несчастный охотник. А хотелось жить, вернуться к семье, в уют, в покой, к работе. В деревню, наконец! К парному молоку! Людей, людей захотелось видеть! Вот отчего ему стало страшно. Вот почему он выскочил из зимовки, и закрыл лицо руками, и завыл, и закружился на одном месте, и упал лицом на землю.