Деревянные волки - страница 5

— Все сказал?

— Да нет, не все.

— Ну, тогда поговори, пока я переоденусь. Приду — задушу, греха большого не будет.

Перед тем, как сказать следующую фразу, шеф зачем-то покосился на Сашку и Славика, который был «двадцатирублевым».

— Бунт на корабле? Бунта не будет. Не для этого мы сюда собрались. Хочешь работать — работай, не хочешь — никто тебя не держит. — Он развернулся и ушел в храм.

«Двадцатирублевый» кинулся к Остапу:

— Остапчик, ну зачем ситуацию накалять, разве тебе здесь плохо? — Он стал загибать на руке пальцы. — Кормят три раза в день, как на убой — раз, в обед бутылка на троих — два, вечером пей сколько хочешь — три, от места проживания ходьбы на работу три минуты — четыре, а баба Ира разве обидела кого — пять.

— А ногой в голову, чтобы все пальцы распрямились, не хочешь, бухгалтер?

— Хочу. — «Двадцатирублевый» развел руки в стороны и, улыбаясь, подал корпус вперед, как в реверансе.

Короткий боковой в челюсть уложил его на траву и поменял улыбку — теперь она была очень идиотской.

— Остап! — Оставив ведро с краской у стены, Сашка пошел к нему.

Я тоже пошел следом. Я не мог в это время просто лежать в тени под стеной.

Остап резко повернулся:

— Не Остап, а дядя Остап, мальчик. У меня сын такой, как ты. И тебе от меня тоже что-то нужно? Ну что, товарищ спортсмен, что ты на меня так смотришь? Алкаш, да? Да, алкаш. Твой внутренний голос правильно подсказывает — ты положишь меня на лопатки, ты сильнее, твой организм чище. Но я поднимусь и убью тебя, а ты этого сделать не сможешь. Понял, бройлер?

По Сашкиному вдоху я понял, что ему вдруг стало страшно. В это время он, наверное, ощутил холод в животе и позвоночнике — страх перед игрой без правил.

Мало быть сильнее — нужно выиграть, а еще нужно хоть несколько секунд побывать на очень шатком мостике — «или-или»: убить или не убить, быть убитым или не быть.

Когда Сашка пролепетал: «Хотел спросить…», — я сразу понял, что сегодняшнее «или» было не настоящим, оно было «учебным». И он в этот день, наверное, не стал сильнее.

— За что? Не объясню, — сказал Остап. — Слов нет. Убивать таких нужно. И таких, как я, тоже. Тебя можно оставить по малолетству. Тебе это трудно понять, ты еще щенок, а я волк. Я плохой волк, я загнанный волк. А он, — показал пальцем на Славика, — он шакал. Студент, ты можешь отличить шакала от волка, а волка от собаки по характеру?

Сашка промолчал. Я бы тоже промолчал — попробуй, разберись. Когда-то мне понравилась фраза «волк — собака Лешего». Хотел понять, кто такой Леший, и окончательно запутался.

В это время «двадцатирублевый» перевернулся на живот и подтянул колени.

— Лежать, я сказал, — процедил сквозь зубы Остап.

«Жертва» снова выпрямилась.

— Вот так, дорогой мой сосед. — Остап присел возле него. — Извини, конечно, обещал ногой, а получилось рукой — здоровья нет высоко ноги поднимать. — Он встал, посмотрел на небо, потом на студента и показал пальцем на веревку.

Когда Остап отошел метров на десять, «двадцатирублевый» резко вскочил и убежал в церковь жаловаться «шефу». Через некоторое время они вышли вместе, «обсуждая текущий момент». Подойдя к Сашке, Славик ткнул пальцем ему в живот:

— Ты с кем? Вроде с одной кастрюли хлебаем.

— С Остапом тоже хлебали, — огрызнулся Сашка.

— Сань, ну, ты брось развивать эту тему «волки, шакалы». Я, может быть, вообще верблюд по жизни.

— Все, — оборвал их Жора, — закрыли тему. С таким развитием событий мы сами можем остаться без работы. И без «бабок».

— И даже без бабки Иры, — «типа пошутил» Славик. — Шурику хорошо — у него…

— Послушай, философ, пошел бы ты поработал. — Жора показал пальцем на промасленную веревку на стене.

— Понял, не дурак. — Славик как-то незаметно «исчез» за углом церкви.

— Не переживай, студент, все будет тип-топ. Все по-взрослому, — сказал Жора «совсем по-дружески». — Сходил бы вернул Остапа. Если я пойду — опять драка будет. Он должен или уехать насовсем, или вернуться на работу. По-другому не получится. Устанешь от разборок. Сходишь?

— Схожу.

И мы пошли… Маленький дом бабы Иры был стар и приземист, но глиняная черепица и белые наличники на окнах придавали ему какую-то грустную веселость.