Десант Тайсё - страница 13

— Что это вы так заботливо меня обряжаете?

— А мы смертников всегда с особым почтением, — ехидно признался старший, примеряя кандалы.

Бородатый кузнец ловко склепал увесистым молотком железные бугеля, плотно охватившие ноги и руки. Змеёй свернувшаяся цепь глухо звякала от каждого удара. По телу, словно вши, щекочуще ползли мурашки. Старший подал сыромятный ремень, до лоска пропитанный потом уже повешенных. К нему следовало пристёгивать тяжеленную цепь. «Вот и заковали... — усмехнулся Пётр. — Как всё просто... И никаких особых ощущений...» Хотя они, понятно, были. Эти кандалы, отполированные чьими-то ногами, навсегда отсекли будущее, а звон цепи, ощутимо клонящей вперёд, казался погребальным. Всё-таки он пошутил:

— Этот балласт тоже в знак особого уважения?

— Как положено...

Тщательно проверив клёпку и каждое звено цепи общим весом сорок фунтов, старший надзиратель повёл в новую камеру, где уже парила чашка непривычно горячих щей, в которых плавал довольно большой кусок вкуснейшего мяса. Всё-таки отменные традиции имела проклятая тюрьма! Только жаль, что по-человечески относилась к узнику лишь на закате жизни...

Но эта радость скоро померкла. Возникло давящее состояние какой-то пустоты, словно уже скончался. Чтобы избавиться от странного чувства, Пётр начал кружить по камере. Кандалы ощутимо сдерживали шаги и глухо звенели. Появилось желание потянуться как после сна, сбросив нахлынувшее чувство. Не удалось. Тогда принялся стыдить себя за малодушие. Однако возникшее чувство ощущалось всё явственней. Пётр начал понимать: подобное переживает лишь смертник, перешагнувший черту, которая отделяла томительное ожидание суда от последнего пути в угол тюремного двора, где немо чернела виселица с двумя намыленными петлями. Как и когда пойдёшь к своей? Сегодня, завтра или через неделю?..

Во время проверки спросил об этом помощника начальника тюрьмы Шеремета, который странно покосился на новичка и молча забрал ремень. Без него ходить было трудно: цепь волочилась по полу, противно гремела и больно била ноги. Вдобавок мешала слушать коридорные звуки. Вдруг вот вот придут за ним? Подхватив цепь рукой, Пётр замер. Кровь оглушающе бухала в виски. Потом уши резанул цепенищий волчий вой. Прозвучала громкая команда Шеремета. В какой-то камере началась возня, раздались глухие удары. Уже в коридоре смертник взвыл снова и тут же утих, чтобы захрипеть в петле под окном.

Лишь теперь Пётр сообразил, где находилась его камера. Зажав пальцами уши, зажмурился до искристой рези в глазах. Потом спохватился: ведь следующим мог оказаться сам. Но пока открыли камеру напротив. И дрожащий старческий голос виновато пробормотал:

— Извините, я щас, щас... Только найду пенсне...

— Да вот же оно, болтается на шнурке, — усмехнулся Шеремет.

— Разве? И впрямь... Благодарю вас. Теперь я вижу нормально.

— Прекрасно! Значит, уже не собьётесь с пути. А если я ещё возьму вас под руку...

Дико было это слышать и невозможно вообразить, как палач любезно вёл на виселицу свою жертву. Неожиданно старик довольно громко крикнул:

— Прощайте, товарищи! Не поминайте меня лихом!

Затаившиеся камеры отозвались дружным гулом. Пётр тоже одержимо дубасил кулаками по двери и с подвывом орал. Когда наконец выдохся, — в набатном колодце двора торопливо стучали молотки могильщиков. И хотя они забивали чужие гробы, Петру казалось: все гвозди впивались в него...

Слушать и чувствовать это — невмоготу. Он хотел хватить себя по голове наручными кандалами, но те оказались так плотно надеты, что не дали сделать нужный удар. Пришлось мотаться по камере с цепью в руках до тех пор, пока совсем изнемог и трупом свалился на койку. А в шесть часов дежурный надзиратель гаркнул в распахнутую дверь:

— Подъём! Проверка!

Заступала новая смена, принимая узников. Петру вернули ремень от цепи. Он думал отоспаться после пересменки. Однако цербер прорычал в волчок:

— Встать! Днём спать не положено! А то будешь дрыхнуть в карцере!

Уже зная, что это такое, Пётр медленно перебрался за стол и уронил на руки тяжеленную, будто кандалы, голову. Цербер тут же гавкнул: