Десантники не сдаются - страница 13
– Галустян...
– Что Галустян?
– Он умер.
– В смысле?
– Он умер. Погиб. Покончил жизнь самоубийством. Наглотался снотворных таблеток. Достаточно?
– Так, Палыч. Успокойся и не кипятись... Ерунда какая-то. Как Галустян мог покончить жизнь самоубийством? Сейчас, когда все на мази?
– У него спроси! – По голосу Панина ощущалось, что в его душе трепетала, как птица в клетке, пытавшаяся вырваться на простор истерика.
– Так... Успокойся... Успокойся, – как заклинание повторял Бруевич. В предбаннике было жарко. Но в груди возник сквознячок. Холодный такой сквознячок, от которого замерзает сердце. – Я сейчас собираюсь и еду... И мы что-нибудь придумаем.
– Что мы можем придумать?
– Так. Успокойся, – то ли себе, то ли собеседнику сказал Бруевич. Дал отбой. И присел на лавке, замерев и тупо уставившись в дощатую стену, на которой был зачем-то накрепко прибит барометр.
Девушка настороженно погладила его по плечу.
– Ну, котик, чего случилось?
Он не ответил.
– Чего киснешь, красавец?.. Ох, какой хмурый. Сейчас мы тебя успокоим. – Она потерлась голой грудью о его плечо.
– Извини... У меня... У меня друг умер.
– Как умер?
– Отравился... Или отравили...
– Отравили?! – изумленно ставилась на него девушка.
– Да... Но это начало. Всех нас перебьют... Я как чувствовал...
Он начал одеваться.
– Надо ехать... Надо...
Девушка смотрела на него, как на психа...
– Извини, крошка, – застегнув рубашку, кинул он ей. – Пока.
Он вышел из бани, согнувшись от удара мокрого снега. С утра зарядил этот снег, будь он неладен. И тучи – низкие, давящие. Куда подевалось вчерашнее солнце?
– Люблю огонь, – сидящий на корточках молодой, плечистый чеченец с наивным дурашливым лицом ткнул кочергой в уютно потрескивающие в камине поленья. – В горах огонь – тепло, хорошо... И редко.
– Почему редко? – спросил Влад, комфортабельно устроившийся в плетеном кресле с мягкими подушками.
– Огонь – нельзя. Самолет прилетит. Вертолет прилетит. Снайпер ударит... В спальный мешок спишь. Там хорошо. Тепло. Но огонь лучше.
– Долго воевал?
– С тринадцати лет. Отец воевал... Я воевал. А ты?
– Пришлось маленько.
– За кого воевал?
– За всех, – хмыкнул Русич.
– За всех – это правильно. Дураки воюют просто так. Умный воюет за деньги. Нет денег – нет война.
– Хорошо хоть платили? – поинтересовался Влад.
– За работу. БТР убил – платят много. Солдат убил – платят так себе. Офицер убил – платят нормально. Война. Выгодно.
– Это верно...
– Рустам хорошо тебе платит? – как бы невзначай бросил молодой чеченец.
– Иногда неплохо... Чаще – так себе.
– Рустам жадный... Ты сильный. В тебе воин виден. Сейчас мы с братом отлежимся, тогда поехали с нами Чечня.
– В горах воевать?
– Зачем в горах? Кто сейчас в горах воюет? Дома живешь. Хорошо кушаешь. Днем спишь. Ночью свиней режешь...
– Свиней?
– Которые в военной форме...
– И много заработать можно?
– Как работать будешь. – В голосе молодого чеченца зазвучали зазывные нотки – как в рекламе памперсов. – Ты воин. Мину, фугас класть можешь. Стрелять умеешь. Кроме того, ты русский, в форму тебя оденешь – от солдата не отличишь. Не то что мы... Денег много получишь. Богатый будешь.
– Денег... Каких? Фальшивых?
– Зачем фальшивых? Имам Абдулмуслимов получил от правоверных из Аравии мало-мало много денег.
– Значит, фугасы класть, – усмехнулся Влад.
– Не просто фугас класть. Фугас мальчишка положит... Специальная операция! – многозначительно произнес молодой чеченец важное слово.
– Почти уговорил...
– Рустам мало-мало платит. Абдулмуслимов щедрый. И никогда фальшивый доллар не дает. Его за это уважают. Кого хочешь спроси.
– Спрошу...
Чеченец удовлетворенно крякнул, решив, что доброе начало важному делу положено. Заполучить такого бойца – здоровенного, с кошачьей грацией в движениях, выдающей человека серьезной подготовки – это ли не удача! И еще приятно подложить свинью Рустаму, которого не любят за жадность, хитрость и пренебрежение обычаями.
– Скоро они там? – Влад посмотрел на часы.
– Приедут. – Молодой чеченец снова принялся ворошить угли. – Сиди. Чай пей. Разве плохо?
Проникнуть на чеченскую базу в Ногинском районе удалось без труда. Рустаму стоило только бросить негромко и властно: