Десантники не сдаются - страница 5
Но тогда не было бы и сладости творческого поиска. Не было бы счастья, когда хочется крикнуть – ай да я, ай да сукин сын! Ничего не было бы, что по-настоящему дорого ему.
Ничего, скоро все изменится... Первое, что он сделает, когда деньги потекут рекой, – обустроит свой дом. А деньги рекой обязательно потекут. Бурным таким горным потоком... Иначе быть не может.
По экрану ползли графики. Для непосвященного – бред. Для знающего – высокая гармония, музыка сфер. Которая дорогого стоит.
– Милая моя деточка-а-а. Ты моя конфекточка-а-а, – голос известного бешеной раскруткой и вопиющей бездарностью певца лился из динамиков у соседей внизу.
Это была последняя песня. Динамики замолкли. Воцарилась долгожданная тишина. На улице, наконец, утвердилась ночь, погасив звуки и суету.
Лучшее время для работы. Полумрак. Запах табака. Полная пепельница у монитора.
Галустян сунул в рот сигарету.
Глубокая, сладкая затяжка... Еще одна... Сигареты были на редкость приятные. Только привкус какой-то странный. Приятный, но странный... Очень приятный... И очень странный...
Галустян откинулся, расслабляясь, на спинку вертящегося стула. Провел пальцами по лицу. Дым сигарет туманил голову. Становилось хорошо.
Еще одна затяжка...
Галустян замер, уставившись в монитор. Графики на нем вдруг заплясали в такт биению сердца. Грудь стиснуло внезапно навалившееся томление.
– Что за черт, – прошептал он.
Мысли стремительно стали путаться.
По инерции Галустян сделал еще одну затяжку...
В квартире что-то изменилось. Он с трудом повернул деревенеющую шею. Его нисколько не удивило, что в квартире он уже не один.
Серый человек мягко, как кошка, вошел в комнату и аккуратно уселся на пискнувший стул напротив. Положил дружески руку на плечо хозяина квартиры.
– Кто ты? – выдавил Галустян.
– Я твой друг, – последовал ответ.
И ученый не находил никаких оснований не доверять этому утверждению. «Друг» был тем типом, который недавно угостил ученого сигаретой.
Где-то в глубине души Галустяна еще теплились остатки здравого смысла. Он понимал, что так не должно быть, и что виной всему та проклятая сигарета, в которой намешана какая-то дрянь. Но пучина уже затянула его сознание, и выбраться на поверхность уже невозможно.
– Твои руки тяжелеют. Твои веки тяжелеют, – журчал голос.
Свет ополовиненной Луны затоплял все вокруг. Предметы теряли свои очертания. Теряли свой смысл.
– Ты переутомился. – Голос серого человека обволакивал, как болотный туман. – Ты переутомился. У тебя был тяжелый день. Жизнь тяжела. Она тяготит тебя.
– Нет. – Вдруг что-то восстало в душе Галустяна. Ему захотелось убедить незнакомца, что жизнь вовсе не так плоха. Но он понимал, что не докажет ничего... Да и жизнь действительно тяжела...
– Ты хочешь написать друзьям, – продолжал обволакивать голос, такой же серый, без оттенков, как и его хозяин. – Пиши... Это важно. «Я устал от всего. Не вините меня».
– Я устал от всего, – послушно повторил ученый и перевел взгляд на стол. Перед ним уже лежала бумага и любимая авторучка – «Паркер» с полуоткрытым золотым пером. Эта вещь осталась от старых, коммунистических времен. Тогда она стоила бешеные деньги – тридцать рублей...
Перо привычно зашуршало по бумаге. В одном месте зацепилось, и на лист черным вороном села клякса... Непорядок... Галустян обеспокоенно заерзал, но голос серого человека успокоил его.
– Все в порядке. Ты устал. Ты хочешь дописать письмо. Пиши...
Письмо дописано. Белый лист лег на клавиатуру компьютера. Гость извлек из кармана таблетки. Вытряхнул себе на ладонь. Они были красные.
– На. Это поможет. Это успокоит. Это сделает жизнь лучше.
Галустян верил ему. И глотал таблетки, запивая прямо из бутылки кока-колой, которую услужливо взял на кухне гость.
– Прощай! – серый человек ушел.
Лунный свет все глубже засасывал, как зыбучий песок. И у Галустяна не было сил сопротивляться. Ему хорошо. Как было обещано, ему очень хорошо.
– Я устал. Не вините меня, – прошептал он...
– Мне нужен боржоми в стеклянной бутылке, девушка! В стеклянной! А не это пойло, – возмутился очкастый, круглолицый здоровяк, подбрасывая пластмассовую бутылку с таким видом, будто хотел запустить ей в официантку.