Десну перешли батальоны - страница 30
Шла она обратно и чувствовала — Павло смотрит ей вслед. Обернулась и приветливо кивнула. Павло сдернул с головы серую воинскую фуражку и помахал Марьянке.
Марьянка была уверена, что барыня ее изругает. Но как же она удивилась, когда на кухню прибежала Нина Дмитриевна, ласковая и сладенькая.
— У матери была, Марьянка? Знаю, знаю… Наш лес возили… Ну так что, ну так что… Все возят, и вы себе привезите. Ты ж у нас…
Марьянка настороженно слушала ее. Никогда барыня не была с ней так хороша. Чего она хочет? Может быть, боится, чтобы Марьянка не ушла от них?
— Если бы мы знали, так не валили бы леса.
— И людям тоже дрова нужны, — сказала Марьянка.
— Нужны, нужны. Уже разобрали штабеля?
— Вот только кончили…
«Чего она хочет?» — думала девушка.
— Надводнюк себе возил?
— Не видела.
— И Бояр возил? — уверенно спрашивала Соболевская.
— Не видела.
— Что же ты никого не видела! И Тяжкого, и Клесуна Павла не видела? — уже суровей спросила помещица.
Только теперь Марьянка заметила в руках у Соболевской лист бумаги и карандаш. Девушка все поняла.
— И их не видела.
— Кого же ты, Марьянка, видела?
— Всех.
— Как это всех?
— Всех!..
Нина Дмитриевна позеленела, разорвала в клочки бумагу, топнула, завизжала во все горло:
— Негодница ты! С большевиками наш лес развозишь! Подождите, подождите, и вас развезут… На виселицу. В тюрьму… Ее хлебом кормишь, а она дрова ворует. Убирайся со двора, чтоб и духу твоего тут не было. Вон!
Она еще и еще кричала, выбирая самые оскорбительные слова. Но Марьянка ее даже не слушала, вытащила из-под кровати узелок, собрала свое убогое имущество и сказала:
— Слышу, не кричите. Отдайте деньги за прошлый месяц.
— Деньги!.. Она деньги требует! А дрова даром взяла? Подожди — заплатишь… Вон! Смотреть на тебя не могу.
— Я в комитет пожалуюсь.
Марьянка медленно уходила из кухни. В груди кипела обида. Жаль было труда своего, который отдала им.
— Сидор, Сидор, гони ее в шею!.. В шею! — кричала Соболевская, забыв, что Сидора нет в усадьбе.
Марьянка подходила к калитке. Соболевская выскочила на крыльцо.
— Трезор, куси ее, куси!
Из сада выскочил огромный, откормленный волкодав. Его все боялись. Он часто сбивал с ног проходивших мимо усадьбы детей, пастушков, подростков и молодиц. Детей потом приходилось лечить от перенесенного испуга, они теряли речь, заикались. Обезумев от злобы, Соболевская побежала к воротам:
— Куси большевичку, куси!
Трезор подскочил к Марьянке, обнюхал ее и завертел хвостом. Пес не слушался своей госпожи. Марьянка была ему ближе, чем хозяйка: из рук девушки он ежедневно получал еду. В ярости Соболевская так толкнула Марьянку в грудь, что девушка упала. По земле покатился ее жалкий узелок.
Из школы напротив выскочили крестьяне. После избрания нового комитета они, напряженно ожидая новостей, целые дни проводили в здании школы.
— Не трогай девушку, не трогай! — крикнул Ананий.
— Марьянка, сюда! — побежал ей навстречу Павло.
— Бей помещицу! До каких пор ей глумиться над людьми!
— Бей!
В этом крике было все: девятый сноп, слезы на помещичьей земле, голодные годы во время войны и призрак надвигающейся голодной зимы. Случая с Марьянкой было достаточно, чтобы прорвалась затаенная ненависть к Соболевским.
Еще несколько человек выбежало из здания школы. Затрещал плетень. В ворота помещицы полетели колья. Трезор зарычал и кинулся на Анания. Одно мгновение — и на Анании были совершенно изодраны полотняные брюки.
— А-а…
Высоко взлетел огромный кол в руках Сидора Сороки, хрустнуло, и Трезор растянулся посреди улицы.
— Это тебе, чтобы детей наших не калечил…
Нина Дмитриевна стукнула засовом.
— Не спрячешься!
— Держи ее!
— Бей панов!
Люди бросились к воротам. Ананий налег плечом на высокую калитку — не поддается.
— Подсади меня! — маленький и юркий Степан Шуршавый — хороший танцор, опершись о плечо Анания, взобрался на забор и соскочил к Соболевским в усадьбу. Ворота распахнулись. Толпа, как поток через прорванную плотину, ворвалась на широкий господский двор.
Помещица спряталась в доме. Окна были закрыты ставнями.
— Зерно в этих амбарах! — показала Марьянка.
— Хлеб!
— Хлеб!