Десну перешли батальоны - страница 41

— Да здравствует вождь пролетариата Владимир Ильич Ленин! Ура!

— У-р-ра-а! — дружно подхватил зал.

— Да здравствует Ленин! — громче всех кричал Кирей.

Воробьев взмахнул рукой, подзывая красногвардейцев. Бойцы подошли ближе. Боровичане впервые услышали пролетарский гимн борьбы за свободу всех народов.

К вечеру красногвардейцы выступили из Боровичей. Был получен приказ занять станцию Дочь под Бахмачом.

Павло, вооруженный винтовкой и тремя бомбами, забежал к Марьянке попрощаться. Девушка не сдержалась, на глаза навернулись слезы. Харитина поднесла передник к глазам и вышла из хаты. Павло протянул к Марьянке руки. Она припала к его груди.

— Марьянка, может, и не встретимся больше… Скажи, ты любишь меня?

В черных глазах — печаль, на длинных ресницах заблестели слезы. Девушка дрожащими руками порывисто обняла Павла за шею.

— Люблю, — прошептала она, и ее первый поцелуй был как благословение.

— Прощай, Марьянка!.. Я вернусь, когда на нашей земле не будет ни одного петлюровского «куреня»!

Павло выбежал из комнаты. В сенях его поджидала Харитина, взяла за руку и поцеловала, как сына, в лоб.

Павло догнал отряд красных добровольцев уже на околице. Марьянка стояла у перелаза. На ее щеках застыли слезы. Ее губы нежно шептали:

— Любимый… Любимый…

Где-то далеко от Боровичей гремели бои. Кончалась зима 1918 года.

Ветер с юга дышал весной. Чирикала птичка: «Кидай сани, бери воз».

Боровичане ходили по полю — меряли поля Соболевского и Писарчука, готовили плуги, посытнее кормили лошадей.

Федор Трофимович созвал гостей на заговены перед великим постом. В центре, под иконами, за большим дубовым столом сидел Лука Орищенко. На нем — добротная шерстяная жилетка, надетая поверх старомодной вышитой рубахи. При свете лампы лоснятся густо смазанные жиром и тщательно на пробор расчесанные волосы. Рядом с Лукой, заняв полскамьи, сидела его жена, а по обе стороны — сыновья: Иван, Евдоким и Сергей, черноволосые, с подстриженными бородками. И тут же, возле своих мужей сидели по-праздничному разодетые невестки. Напротив Луки в шелковом подряснике, пахнущем ладаном, с блестящим серебряным крестом на груди — поп Маркиан, а Маргела и Варивода — на углах стола. Федор Трофимович расставлял бутылки с водкой, а Мария — еду, которую из кухни приносила батрачка. В сторонке на скамье молча сидели сыновья Писарчука — Иван и Никифор.

Расставив все на столе, Федор Трофимович налил рюмки и произнес торжественно, не скрывая радости:

— Бог даст — не последняя! — он подмигнул и опрокинул рюмку в рот. Гости быстренько выпили по одной, по другой, закусывали с жадностью, словно три дня не видели еды. Одни жадно облизывали пальцы, другие торопливо вытирали их о волосы. Жир блестел на грязных, никогда не чищенных ногтях, на подбородках.

После третьей рюмки в комнате стало веселее, а после четвертой — шумно.

— А вы чего же, сынки мои, смотрите? Пейте и гуляйте, у вас еще будет работа! — подошел Федор Трофимович к сыновьям. Его потные скулы заострились, волосы торчали во все стороны, лицо было в красных пятнах. Сыновья заметили сегодня в глазах отца внезапную перемену: глаза весело бегали в орбитах, хитровато подмигивали. Должно быть, отец привез сегодня из Мены какую-то новость и молчит о ней, а известие, видимо, интересное и для него приятное.

— Пейте, сынки мои, родной отец угощает! Теперь — выше голову, дети! Эх!.. — Федор Трофимович налил два стакана и поднес их сыновьям. Никифор выпил половину, закашлялся и потянулся за хлебом. Иван одним духом, молодецки опорожнил весь стакан.

— Даже не поморщился! — воскликнул отец. — Иван — надежда моя, дорогие гости! А Никифор… — Федор Трофимович помахал в воздухе рукой. — Иван идет по отцовской дорожке!.. — Гости поддакивали хозяину и продолжали есть. Иван пододвинулся к столу, закусил соленым огурцом и, поблескивая быстрыми глазами, спросил отца:

— Какая новость у вас, отец?

Федор Трофимович резко повернулся на стуле.

— А? Ты откуда знаешь?

— По глазам вашим вижу, — усмехнулся сын.

Писарчук вскочил на ноги, рванул к себе бутылку, налил гостям и сыну.