Десну перешли батальоны - страница 50
В овраге застряло полевое орудие. Ни лошади, ни орудийная прислуга не могли вытащить его из грязи. На гору взбежало несколько немцев, винтовки наперевес, ощетинились штыки.
— Коммен зи![3]
Люди спускались с горы. Писарчук подкручивал усы.
— Их сила, люди добрые, надо вытащить им пушку.
Ананий покосился на него и подумал:
«Душа твоя радуется, думаешь, не знаю, мироед!»
Орудие вытаскивали очень долго, офицер кричал, люди не понимали. Когда орудие вытащили на гору, крестьяне разбежались и уже больше не подходили к оврагу.
Потом немцев через село шло все меньше и меньше. Один отряд остановился в Боровичах. Штаб разместился в школе. Во дворе — кухня, обоз. Под вечер из штаба выбежали трое немцев, постояли у ворот Дороша Яковенко, вошли во двор, постучали в окно:
— Пан, пан!
На крыльцо вышел перепуганный хозяин:
— Чего вам?
— Вас?
— Чего вы хотите?
— Вас?
Дорош махнул рукой и присел на крыльце. Немцы пошли к хлеву. Хозяин понял их намерение, когда они открыли саж.
— Швайн, швайн[4]! — радостно закричали немцы.
Яковенко, шатаясь, подошел к рослому, с синим подбородком, немцу.
— Одна у меня, одна! — и показал палец.
— Айн, айн[5]! — соглашался немец.
— У меня ведь семья, дети.
— Вас?
— Дети, говорю.
— Дет, дет… — осклабился немец.
Из сажа немцы выгнали откормленную свинью.
— Гутес швайн! — закричали они во весь голос.
Один из них вытащил из лежавшей во дворе кучи веток хворостину и ударил свинью. Свинья завизжала и кинулась в саж. Немец рассердился, полез за ней и опять выгнал свинью во двор. Из хаты выбежало трое детей и женщина.
— Деточки, гоните ее в хлев, гоните! — женщина забежала вперед: — Чу-чу, в хлев, чу-чу, чу-чу!
— Цурюк![6] — заорал немец и приставил штык к груди женщины.
Двое других погнали свинью к воротам, но она повернула в сторону и подалась обратно в хлев. Рослый немец щелкнул затвором, прицелился и выстрелил. Свинья завизжала, завертелась, царапая землю короткими ножками. Женщина вскрикнула и упала рядом с ней.
— Убили, убили…
Оба мальчика и девочка испуганно жались к отцу.
— Цурюк! — немец грубо схватил женщину за руку и оттащил. Двое других взяли свинью за ноги и поволокли со двора. Следом за ними по земле легла полоска крови.
— Пан, гельд, гельд! — немец протянул Дорошу несколько серебряных монет. Дорош зажал их в руке, упал на бревна и заплакал.
— Гутес швайн!.. — кричали немцы возле штаба.
Капрал в серой фуражке с высокой тульей, во френче и легком плаще поверх френча, лихо подкручивал первые, еще не тронутые бритвой маленькие усики и наклонялся с седла к бричке, в которой сидели Рыхлов и Глафира Платоновна.
— Я рад, что имею честь сопровождать вас, — говорил он по-немецки, показывая рукой на Боровичи.
Владимир Викторович вежливо кланялся, прижимая руку к сердцу, а Глафира Платоновна подносила к глазам платочек. В передней бричке поднимался на больные ноги и смотрел на гору Платон Антонович. Он недовольно покашливал: вместо клуни на горе стояли обугленные столбы.
— Б-рр… Они мне ее отстроят, они мне отстроят!.. — и погрозил палкой.
Капрал подъехал к нему. Приложил руку к козырьку.
— О-о, положитесь на войско великого кайзера!
Владимир Викторович заискивающе смотрел на капрала, гарцевавшего на лошади перед его тестем, и, многозначительно улыбаясь в усы, шепотом говорил жене:
— Какая уверенность в своих силах. Посмотри, Глафира, на этих сынов Германии! — он кивнул на десяток верховых, ехавших в нескольких шагах позади брички. — Они о революции и не думают. Идут, куда их пошлет кайзер. Господин Бломберг!
Капрал остановил лошадь.
— Я — в восторге, вообще я сегодня очень взволнован! Мы вам очень, очень благодарны за помощь и, наконец, за то, что вы нас сопровождаете…
— Я рад в точности выполнить приказ моего командования.
Бричка поднялась на гору. Немецкий патруль, стоявший на углу улицы, успел сообщить в штаб о прибытии гостей. Из школы на улицу высыпали немцы. На крыльцо вышел стройный офицер, во френче, небольших галифе и желтых крагах. Он стоял, отставив ногу, зажав толстую сигару зубами, хлопал стеком по ботинку. Маленькие глазки дольше, чем следовало, задержались на фигуре Глафиры Платоновны.