Десну перешли батальоны - страница 53

Владимир Викторович повторил по-украински слова Шульца.

Писарчук достал из-за пазухи лист бумаги. В руках Рыхлова вспыхнула спичка. Писарчук и Варивода боязливо оглянулись. Рыхлов, просматривая список, сказал по-немецки:

— Я их всех знаю. Это — руководители местных большевиков.

— Благодарю вас! — и Шульц пожал руки Писарчуку и Вариводе.

Кулаки поклонились и сошли с крыльца. Вскоре Писарчук вернулся.

— Пан Рыхлов, мы пришли еще вечером, а теперь ночь, мы просим у пана немецкого офицера ихнего солдата, чтоб нас патруль не задержал.

Рыхлов перевел просьбу Писарчука. Шульц отрядил своего ординарца. Писарчук, Варивода и ординарец торопливо ушли.

Этот случай поразил Петра Варфоломеевича в самое сердце. Оцепенев, он долго не мог подняться. «Какая подлость, какая подлость! Немцам продают своих же односельчан! Что будет завтра? Что будет завтра?..»

Подвыпивший Шульц пел какой-то старомодный романс. Кто-то аккомпанировал ему на пианино.

Петр Варфоломеевич вскочил со скамьи. «Предупредить их! Сейчас, завтра будет поздно!» 0«вышел из-под дерева и заспешил к воротам.

Напротив школы по залитой лунным светом улице проходил немецкий патруль. Бровченко приблизился.

— Кто идет? — и щелкнули затворами.

— Домой иду! — ответил Петр Варфоломеевич по-немецки.

— Пароль?

— Я местный, не военный.

— Цурюк! — блеснуло широкое лезвие штыка.

Петр Варфоломеевич втянул голову в плечи и, удрученный, подавленный, медленно поплелся к своему домику.

Шульц продолжал петь и смотреть Ксане в глаза. Смотрел упорно, настойчиво. Ксана не отрывала рук от клавишей и все время краснела: на нее никогда еще так не смотрели мужчины… Ей было и приятно, и боязно. Когда Шульц переводил взгляд на ее оголенные плечи, Кеану охватывала дрожь, пальцы нервно нажимали на клавиши, она путала аккорды. Шульц, надушенный и опьяневший, наклонялся все ближе:

— А в саду весна…

Ксане захотелось подышать свежим воздухом.

Шульц подал ей руку. Она повисла на его локте. «Разве я пьяна?» — подумала Ксана. Офицер закурил сигару, затем любезно подал Ксане коробку шоколадных конфет, завернутых в серебряные бумажки. Она ела их с удовольствием и думала о галантности немецкого офицера. Шульц говорил о фронте, о походах, о весне и скуке. У Ксаны шумело в голове от дыма его сигары и выпитого за ужином вина. Ей представлялись странные вещи: месяц таинственно подмигивает ей, а она уже не идет, а офицер взял ее на руки… Нет, это господин офицер только обнял ее за талию. Что же тут такого? Он предупредительный, боится, чтобы она не упала… Ей показалось, будто рука офицера дрожит. Куда-то исчезла луна… Ксана догадалась — они вошли в липовую аллею «Аллея вздохов»… Как трудно стоять на ногах. Она склонилась на плечо офицера. Может быть, это нескромно?.. Они вошли в беседку. Тут было совсем темно. Ксана хотела присесть, но Шульц обнял ее обеими руками. От его горячего поцелуя у Ксаны еще сильнее зашумело в голове… У Шульца какие-то странные слова:

— В душе моей — буря!..

Своими поцелуями он не дает ей дышать… Ксана упала к нему на колени…

…Чувство боли и обиды дошло до ее сознания лишь тогда, когда офицер старательно оправил ее платье, вытер носовым платком руки и закурил сигару… Ксана прижалась горячим лбом к холодным перекладинам беседки и заплакала. Такого чувства она никогда не испытывала — ее словно вываляли в навозной жиже. Ксана с отвращением сбросила со своих плеч холодные руки офицера.

— Уходите от меня!

Шульц не понял ее.

— Вы… вы… мерзавец! — вскрикнула Ксана и почувствовала, что ее слова не производят и не произведут на него никакого впечатления. Он спокойно продолжал курить, равнодушно-холодно советовал ей успокоиться, говорил, что если узнают родные, она может иметь неприятности. Он даже отвернулся от Ксаны, когда она в отчаянии заломила руки над головой и, рыдая, упала на скамейку. Он откусил кончик сигары, посмотрел на часы:

— Мне пора в штаб. Я должен проверить патрули.

Ксана не ответила. Шульц приложил руку к козырьку, щелкнул каблуками и вышел из беседки. Ксана вышла вслед за ним.

Земля пахла по-весеннему — прелой травой и навозом. Марьянка перекапывала грядку возле хаты. Девушка похудела, заострился подбородок, только глаза еще ярче блестели на смуглом лице. Под глазами появилась синева, но от того Марьянка казалась еще красивее. Горькие мысли не оставляли Марьянку. Чего она только не передумала за эти три месяца! Павло не подавал о себе весточки, и Марьянке казалось, что его в бою убили петлюровцы. Может быть, где-нибудь в степи зарастают травой его косточки?.. А может быть, Павло лежит раненый, просит помощи?.. Его никто не слышит, даже воды подать некому… Если б она знала, где он лежит, пешком пошла бы хоть и за сотню верст, ухаживала бы за ним, из своих рук поила бы…