Десну перешли батальоны - страница 65
— Встать! — приказал переводчик.
Все повернули головы, но никто не встал. Офицер развернул лист бумаги, стал громко читать.
— Приговор, — процедил сквозь зубы Надводнюк.
Шульц читал долго, но арестованные поняли только одно слово «большевик», которое часто повторялось в приговоре.
— Просим пояснить! — сказал Малышенко.
Переводчик, проглатывая слова, объяснил, что большевики Надводнюк, Бояр, Малышенко, Песковой и Яковенко делали в Боровичах революцию, разоряли усадьбу помещика, подбивали мирное население против власти, о чем рассказал на допросе Логвин Песковой, и поэтому командование N-ской роты N-ского полка приговорило их к расстрелу…
Логвин упал Надводнюку в ноги:
— Прости, перед смертью…
Ему не — ответили.
Шульц отдал команду. В погреб вбежало несколько солдат с веревками. Ревкомовцам связали руки и всех — выволокли во двор. На дворе — их связали попарно. Надводнюка с Бояром, Малышенко с Яковенко, Логвину скрутили руки за спину. Приговоренных окружили немцы. Надводнюк сосчитал: десять. Шульц отдал какое-то приказание капралу. Капрал щелкнул каблуками, подбежал к отряду и тоненьким, пискливым голоском скомандовал. Отряд двинулся со двора.
На развилке тишину ночи охранял патрульный. Он стал перед капралом навытяжку. На плоском штыке горел отблеск луны. Глаз патрульного не было видно — их прикрывала горбатая каска. Отряд быстро прошел мимо его окаменевшей фигуры… На улицу смотрели слепые окна хатенок. Вязы и тополя отбрасывали тень. Все здесь было знакомым еще с детства. На глазах у Надводнюка и его товарищей выросли эти тополя и вязы, состарились и покосились хаты… На поваленном дубе вечером под воскресенье и в воскресенье собирались соседи, чтобы о своем потолковать… Здесь вот они, ревкомовцы, рассказывали о войне. Теперь — они уже никогда, никогда больше не будут рассказывать. О них только останется печальное воспоминание у многих крестьян. И останутся сироты. И, может быть, у этого дуба прольются сиротские слезы. У своих ворот Григорий — внезапно остановился, обвел грустным взглядом убогое жилище. Губы тихо произнесли: «Прощайте!», ноги налились свинцом, и он не мог их сдвинуть с места. Немец больно толкнул прикладом в спину. Григорий еще больше, еще сильнее сгорбился и пошел вперед. Потом он еще раз оглянулся: из-за вербы виднелась соломенная крыша хаты: «Прощайте!..»
Дмитро шел выпрямившись, с высоко поднятой головой. Он смотрел вперед на покосившуюся хатенку с окошечками, вросшими в землю.
Поровнявшись с окошечками, он крикнул:
— Прощайте!
У берега откликнулось эхо:
— …айте!
Немец ударил прикладом. Дмитро упал. Его подняли, поставили на ноги и снова толкнули. Хатенка скрылась за деревьями.
Возле церкви, посреди улицы застыл еще один патрульный. Он стоял спиной к церкви, лицом к луне. Холодные глаза спокойно смотрели на арестованных. Отряд свернул в узенькую улочку. Навстречу простер огромные руки-крылья ветряк, принадлежавший Орищенко. За ветряком чернели вербы и кусты акаций на кладбище. Вокруг кладбища шла высокая насыпь. Чернели кресты. Двое немцев распахнули дощатые ворота, и отряд пошел среди могил. В стороне, за железными решетками, стояли мраморные памятники и чугунные кресты — это были могилы предков Платона Соболевского. В глубине кладбища торчали огромные дубовые кресты. Под ними лежали Писарчуки и Орищенко, а затем шли кресты помельче. За могилами чернела ветвистая сосна. Отряд обошел ее и остановился на открытом месте. От могил и до насыпи — шагов пятьдесят. Насыпь заросла красноталом и вишнями. Капрал отдал команду. Отряд построился полукругом — спинами к насыпи. Арестованным развязали руки. Переводчик выставил лопаты.
— Копайте!
Никто не решался первым копать могилу своим товарищам.
— Ну! — капрал ударил Григория рукояткой револьвера.
Надводнюк поднял тяжелую немецкую лопату, посмотрел на нее, затем на насыпь, вздохнул и вонзил лопату в песчаную почву. Бояр стал рядом с Дмитром, Гордей и Дорош — спинами к ним. Логвин был посередине. Он плакал.
По бокам вырастали желтые холмики. За ними полукругом, с поблескивающими штыками, стояли солдаты. Капрал курил сигару. Желтые холмики пахли весной. С поля подул ветерок и принес запах навоза и прелой полыни. Ревкомовцы вдыхали его полной грудью. Это был тот запах земли, который донесся к ним в погреб. Луна спряталась за облака. На кладбище стало темно. В селе пропел петух. За ним второй, третий… И опять стало тихо. Ревкомовцы уже по пояс стояли в яме.