Десять стрел для одной - страница 8
Пока за него не взялся фонд «Дарим детям добро».
Снимок ребенка появился в Интернете в начале марта.
Мальчика сфотографировали на широком подоконнике больницы. Сидит по-турецки, сгорбился, худенькие ручки на коленках сложил. За спиной – предвкушающий весну парк. Синяя акварель неба. А в глазах ребенка – огромная, стариковская усталость. И никакого дела ему до скорого лета, велосипедов, скейтов, воздушных змеев, моря, самолета на юг.
«Костю можно спасти! – гласил пост под фото. – Российские врачи от него отказались, но в Германии берутся его оперировать!»
Дима только взглянул в бесконечно несчастные глаза мальчика – и сразу перевел на счет благотворителей пятьсот рублей.
А вечером задумался: если его – журналиста, тертого калача! – проняло, то сколько же обычных, более простодушных людей поддались минутному порыву?
Нет ли здесь профессиональной, подлой и хитрой разводки?
У «Молодежных вестей» в любой области знаний свои консультанты. Имелся среди них и известный детский нейрохирург. Дима немедленно ему позвонил.
Обычно врач охотно давал Полуянову комментарии, но едва прозвучала фамилия Лопатин, отрезал:
– Не буду про него говорить.
– Почему?
– Ой, Дима. Сбавь свой сыскной тон, – попросил доктор. Добавил досадливо: – Что б я ни сказал, все равно мы гады и сволочи. Я мальчика смотрел. Шанс на успешный исход операции – десять процентов. Десять! И все равно он проживет полгода максимум. Ты понимаешь? А немцы – те двадцать процентов дают. И те же шесть месяцев жизни. Только за триста тысяч евро. И еще надо довезти его сначала до той Германии.
Полуянов молчал. Переваривал.
Доктор вздохнул:
– Думаешь, мне не жалко – когда я в глазищи его огромные смотрю? Но мозг поражен необратимо. Сейчас он хотя бы говорит. Маме улыбается. Книжки читает. А операция его убьет. Или в растение превратит. Все, Дима. Можешь написать, что я от комментариев отказался.
Полуянов положил трубку.
Ребенок, увы, оказался настоящим. Очень жалко.
Но все равно что-то царапало, беспокоило. Что еще за фонд – «Дарим детям добро»? Дима никогда о нем не слышал.
Полуянов проверил по реестру юридических лиц: все чин чином, уставной капитал, офис, опыт только небольшой – всего два года работают.
Телефоны городские, сидят в центре. Он позвонил секретарю, сказал, что журналист, интересуется Костей Лопатиным. Его мгновенно соединили с координатором.
Тот только услышал, что звонят из самих «Молодежных вестей», сразу засуетился, обрадовался:
– История болезни, выписки, заключения, приглашение из немецкой клиники – все есть. Может, напишите про парня? Счет на дни идет!
– Дайте мне телефон его родителей, – попросил Полуянов.
– Конечно. Безусловно. – Сотрудник продиктовал номер.
Костина мама мужественно глотала слезы. Шептала в трубку:
– Я его под нож тоже не хочу отдавать. Чего мучить ребенка? Он и так настрадался. Но отец говорит – надо. Даже если только один процент на успех – все равно надо.
И тогда Полуянов лично попросил сотрудниц из «Отдела добрых дел» написать про мальчика вне очереди.
Материал в газете вышел в конце марта и собрал больше тысячи комментариев. Разошелся в Интернете сотнями перепостов.
Маленькому Косте собрали триста тысяч евро за рекордные две недели. Деревья не успели зазелениться листвой – ребенок уже был в Германии.
Полет прошел тяжело. У мальчика поднялось давление, он начал задыхаться. Прямо к трапу вызвали реанимобиль.
Костю довезли в клинику, но даже к операции готовить не начали. Мальчик впал в кому, а через два дня скончался.
«В его состоянии можно было только спецбортом лететь, с медицинским сопровождением», – дружно прокомментировали случившееся немецкие доктора.
«Мы просили спецборт! – рыдали родители. – И врача просили!»
Читатели «Молодежных вестей» отчаянно жалели Костю и зажигали в память о нем виртуальные свечи.
А Полуянов написал письмо в немецкую клинику.
Ответа особо не ждал, однако ему очень быстро прислали подробное, из одиннадцати пунктов, обоснование, почему нельзя было спасти мальчика из России. К письму также прилагались финансовые документы. Клиника благородно взяла на себя оплату реанимобиля, пребывание в палате интенсивной терапии, консультацию двух профессоров. Счет выглядел, по европейским меркам, очень скромно: меньше двадцати тысяч евро.