Дети августа - страница 34
С большим трудом почти двадцать человек набились в неказистое жилище.
– Я не понимаю, с каких это щей ты уже старшина, – опять завел свою шарманку Бобер, когда чужие ушли. – Я помог им Гогу захватить, а ты всего-то своих собутыльников собрал.
В ответ на это крестьяне и старатели разразились злорадным хохотом. А кто-то из стоявших позади бросил в Бобра гнилой капустной кочерыжкой. Еще один попытался поставить подножку, когда Бобер проходил мимо, и тот чудом не упал.
Бобер злился до бешенства, потому что стал вдруг подчиненным у того, кого считал ниже себя. Но резких слов сказать не мог. После того, как к Окурку подошло подкрепление в виде девятерых мужиков из Калачевки и еще шестерых без труда завербованных им бродяг-старателей с окраины Сталинграда, Бобер стал тише воды ниже травы. Потому что понимал – ему ничего не простили.
Мысль, что тому пора валить, Дмитрий популярно пытался донести до Бобра. И в этом ему помогали Семен, Леха-большой, Иваныч, Никифоров-старший и остальные, создавая бывшему сборщику дани обстановку такой моральной травли, чтоб ему в петлю залезть захотелось.
– Старшина, говоришь? А это потому, что они видят во мне эту… потенцию, – сказал Окурок, ухмыляясь и примеряя новые ботинки с высоким берцем. Даже росту малость прибавили. – Не, во: потенциал! А в тебе, видать, не разглядели.
Приятно было утереть нос этому гаденышу.
«Это потому, что они видят во мне воина, а в тебе жирную пиявку, – подумал он про себя. – Полезную пока еще, но которую всегда можно раздавить».
Когда они в очередной раз сделали Эдику гадость, подсунув табуретку со сломанной ножкой, так что тот грохнулся затылком об пол и чуть не убился, до Бобра наконец дошло, что ему тут не рады. Не сказав ни слова, он встал, развернулся и вышел за дверь, хлопнув ей со всей дури.
«Скатертью дорожка. Пусть валит в другой отряд. К этим чумазым, которые деревяшками машины топят, там ему место. А то здесь мы его пристрелим нечаянно».
А через пять минут, когда ржач, сопровождавший уход Бобра, еще не утих, в дверь зашел Мишка. Он угрюмо смотрел то на одного, то на другого взрослого рекрута, словно готовый в любой момент принять вызов и драться за уважение в новой стае. Он опасался, что смех адресован ему. Но его пока никто не задирал.
По правде сказать, все сами ощутимо мандражировали: вдруг не примут? Вдруг в рабы запишут, а не в солдаты?
Все знали, что дед Мишани воевал против пиндосов и погиб года за три-четыре до наступления Большого-Этого-Самого.
«Видать, хочет продолжить фамильную традицию, – подумал Димон. – Но пиндосов-то для него где взять? Есть они еще на свете или вымерли как слоны или мамонты?»
Если поход будет, то явно поближе. Куда? А бог знает. На запад, к Центру? На юг, поближе к Кавказу? На восток? В Казакстан? К татарам? Или дальше – на Урал? Ну нет, что они там забыли… Не ближний свет.
Хочет стать великим воином. Убивать врагов, грабить их дома и насиловать их женщин. Дуралей.
«Хотя кто в пятнадцать не хотел брать женщин силой? – философски подумал Окурок. – Особенно если девчонок в деревне мало, а сам ты костлявый чудик и заикаешься через слово?»
Впрочем, он почувствовал к Мишке что-то вроде симпатии. Своих сыновей у Димона никогда не было, да и не мог он их иметь. А парнишка был неплохой. Этот, скорее, не насильничать хочет, а жену себе украсть, как много где теперь принято.
От Михаила, который был глазаст и привык лазить где ни попадя, Окурок узнал, что не все у чужаков так гладко, как кажется. Многие машины шли пустыми. У многих тент, борта, стекла или стенки кабины пробиты пулями. И народу у них не так много, как они вначале подумали. Видать, людей недобор. Не больше шестисот человек, включая «бешеных», которые примкнули к ним недавно. Хотя если посмотреть на тачки, то можно подумать, что их все полторы тыщи.
А если у них впереди намечались новые лихие дела… значит, им нужна свежая кровь и свежее мясо. И они не откажутся принять десять-двадцать… а то и тридцать крепких деревенских парней, умеющих стрелять, добывать себе еду и переносить тяготы походной жизни.