Дети богини Дану - страница 19

— А можешь показать что–нибудь?

— Нет!

— Ну, Девон! — на лице Деи промелькнула обида. — Я знаю, что нельзя, просто… Просто хочу посмотреть на тебя, когда ты творишь волшебство.

Девон замер, чувствуя, что тонет в её глазах. Если бы он мог, то показал бы что угодно, только бы Дея продолжала смотреть на него так.

— Не сейчас, — произнёс он и понял вдруг, что охрип. Девон прокашлялся и закончил. — Когда мы увидимся в следующий раз.

Дея облизнула губу.

— Если мы увидимся, — прошептала она.

Девон не ответил ничего, просто молча смотрел ей в глаза несколько секунд, а затем откуда–то со стороны послышался оклик, и Дея повернулась на звук.

— Отец, — выдохнула она, — меня зовут. Девон, прости, — и бросилась прочь со всех ног.

Её шаги ещё не стихли вдали, когда Девон развернулся и наткнулся на пристальный, ледяной взгляд Ригана, стоявшего между двух осин. Прошла секунда, и Риган развернулся и исчез среди теней — а Девон остался стоять, так и не поняв, должен ли последовать за ним.

Риган освободился довольно поздно — весь вечер богиня была занята, встречая гостей, однако ему приказала ждать себя. И он ждал. Разочарование от бездарно проведённого вечера мешалось в нём с желанием, чтобы Дану так и не освободилась никогда, и злостью на самоуправство ученика, который посмел встречаться с кем–то, едва Риган оставил его одного. Риган отметил про себя, что стоит выяснить, что за девчонку он видел рядом с Девоном — впрочем, тут же о них забыл, сосредоточившись на проблемах, которые волновали его куда сильней.

Час от часу усиливалось чувство, что Дану просто изолировала его от двора — в очередной раз. Но нарушить приказ он не мог, и потому продолжал ждать.

Уже ближе к полуночи маленькая жрица с раскосыми глазами нашла его в покоях Дану и, пряча взгляд, сообщила, что богиня приказала больше её не ждать.

Риган был зол — но к этой злости, холодным океаном бушевавшей внутри него, он давно уже привык. Он покинул спальню богини, пересёк коридор, отделявший его от его собственных комнат, и, распахнув дверь выделенных для него покоев, вошёл внутрь.

Девон сидел в кресле у окна и читал какой–то фолиант, который раздобыл неведомо где.

— Налей мне вина, — приказал Риган и, отобрав у него фолиант, прочёл выведенное на обложке: «Наука о пламени и о льде». — Кто разрешал тебе это читать? — спросил он, поднимая глаза на ученика.

Девон наполнил бронзовую чарку вином и, вложив её в руки Ригана, вынул из его ладоней фолиант.

— Вы, — сказал коротко он. — Приказали использовать любую свободную минуту, чтобы читать. И я читал.

Риган скрипнул зубами, чувствуя, что попал впросак. Но он не собирался так легко отступать.

— На колени! — приказал он, отшвыривая книгу на кровать. Риган отвернулся, но спиной чувствовал, что ученик и не думает выполнять приказ. — Ну!

Повернувшись к Девону, Риган схватил за его за ворот мантии и швырнул на пол, так что тот проехался коленями по доскам и замер у стены.

— До утра ты будешь стоять там и слушать, как шелестит листвой Великий Дуб. Пусть звуки его песни принесут тебе покой.

Девон стиснул зубы. Не двигаясь исподлобья он яростно смотрел на своего учителя и господина.

— Смею я спросить, — процедил он. — в чём смысл этого урока?

— Да, — Риган завалился на кровать и бросил на него насмешливый взгляд. — В шелесте его листвы ты услышишь ответ на свой вопрос.

Весь следующий день Риган провёл, пытаясь наверстать упущенное — он заводил разговоры то с одним гостем Дану, то с другим, выяснял новости, от которых порядком отстал, занимаясь Армой.

Общительность Великого Друида вскоре была замечена — обычно Риган не разговаривал ни с кем, кроме самых знатных Сид — и уже заполдень к нему подошла одна из жриц королевы и шёпотом сообщила, что Дану желает видеть его у себя.

Всё это время Девону было приказано следовать за Риганом по пятам, низко опустив капюшон, и не привлекать к себе внимания. Если бы Девон и хотел, сейчас бы он этого сделать не смог. Щёки его горели после пережитого ночью, и все мысли крутились вокруг того, что Риган сделал с ним.

«Как с рабом… — Девону хотелось выть, — он обращается со мной как с рабом!» — гордость его пострадала куда сильнее коленей, которые впрочем, тоже ломило с утра.