Дети богини Кали - страница 59

Саймон.

Согласно неписанному правилу запятнавшего свою репутацию Малколма как юношу, подающего не самый лучший пример, должны были лишить шефства над младшим товарищем…

В дверь постучали.

– Это я, – раздался знакомый голосок.

Малколм открыл, склонился и без слов обнял своего питомца.

– Я знаю, что произошло, тебя не было ночью, и ты теперь должен идти к директриссе, – Саймон тоже обнимал его, изо всех своих детских силенок прижимая к себе, – пожалуйста, скажи им, чтобы они не отнимали меня у тебя, я не хочу другого старшего брата, я никого не хочу кроме тебя, я буду прятаться от них, ломать их электронные карточки и плевать им в суп… Пожалуйста, скажи…

Мальчик умолк и теперь просто плакал, уткнув носик в пахнущую модной туалетной водой цветастую рубашку Малколма.

– Ну хорошо, я скажу, я обязательно им скажу, – растроганно прошептал тот, чувствуя, что и по его собственной щеке скатывается большая прохладная слеза.

–

В ковровом зале все уже собрались – классный наставник, педагог-психолог, главный смотритель общежития, заместитель по учебно-воспитательной работе, ну и, конечно же, директрисса. На них были одинаковые черные костюмы – торжественные и простые, они свободно расселись за стоящим в центре зала подковообразным столом из плотной роскошной древесины – и в первую секунду Малколму подумалось, что они похожи на сборище хищных птиц.

– Добрый день, – сказал юноша.

Преодолевая робость, он ступил на красный ковер и красиво, стараясь не суетиться, словно на церемонии вручения кинопремии, прошел по нему от двери к столу.

– Госпожа Крис, госпожа Кролло, – Малколм не спеша продвигался вдоль изогнутой подковы стола, легким поклоном приветствуя каждое присутствующее официальное лицо, – господин Грив, господин Смотритель, господин Наставник…

Когда он покончил с этим, ему пришлось немного вернуться назад, чтобы стоять, как следовало, точно напротив директриссы.

– Добрый день, – поздоровалась она, и быстро взглянув на него, снова опустила глаза в разложенные на столе документы, – мне жаль, что сегодня мы вынуждены собраться здесь по такому печальному поводу.

Бумага, ослепительно белая в лучах дневного света, льющегося из окон, неодолимо притягивала Малколма – ему в голову пришла несуразная мысль, что среди всех этих выписок, заявлений, сводных таблиц успеваемости и прочей чертовщины, лежат те листочки, которые нынче утром заполняла она, и, если подойти еще чуть поближе да поднапрячься, можно будет их отыскать и даже прочесть имя…

– Вот распечатка номеров электронных ключей всех проходивших вчера вечером в общежитие, госпожа Крис, – поднявшись со своего места, доложил смотритель, протягивая в пространство еще один сверкающий лист.

Его подхватили и передали.

– Как вы понимаете, вашего номера здесь нет, – директрисса не глядя положила листок на стол рядом с прочими и взглянула на Малколма.

– Нет, – ответил он почти весело, обведя глазами всех присутствующих. Эти черные кабинетные птицы явно ждали от него виноватого бормотания, сумбурных объяснений или избитых оправданий. А ему сейчас почему-то хотелось расшалиться, запеть, рассмеяться им прямо в лицо, вскочить на этот нелепый подковообразный лакированный стол, сметя все их дурацкие бумаги, чтобы они взвились белой шелестящей стаей, подпрыгнуть, раскинув руки, и вдруг полететь… По причине своей хронической неуспеваемости всегда молчаливый и боязливо-робкий на занятиях, Малколм удивлялся сейчас этой внезапно пробудившейся в нем нагловатой беспечности.

– Вы совершили проступок, и сами знаете о том наказании, которое последует, мы не в силах ни отменить, ни смягчить его, такова традиция, и единственное, что мы можем для вас сейчас сделать, так это выслушать причины, побудившие вас навлечь на себя позор.

– Да не такой уж позор, если подумать, – непринужденно и храбро возразил Малколм, эти слова родились сами собой, ему не потребовалось никаких усилий на преодоление невидимого барьера допустимое-недопустимое, – я ужинал в ресторане «Эльсоль» с самой Афиной Тьюри.

Черные птицы тотчас вскинули свои головы. Директрисса чуть нахмурилась, остальные смотрели недоверчиво и почти враждебно.