Дети капитана Гранина - страница 3

— Дробь! — прервал певцов Богданыч, словно угадав печаль юнги. — В лыжном отряде мы по-другому пели, — и затянул сиплым, простуженным тенорком: «Раскинулись ели широко, в снегу, как в халатах, стоят»…

— Отставить! — прервал белесый солдат безголосого запевалу. — Это пародия, а не песня.

— Не пародия, а песня отряда Гранина. — Богданыч привлек Алешу к себе. Ну что, юнга, слыхал про Гранина?

— Слыхал. Капитан с черной бородой.

— У-у-у, страшная бородища… — смешно показал Богданыч. — Длинная. Как у Черномора.

— И я про Гранина слыхал, — сказал белесый солдат. — Знаю, как набирал он в отряд таких, как ты, отчаянных.

— Как? — Богданыч опешил.

— А вот как. Вызвал его командующий и говорит: «С любого корабля выбирайте любого матроса, только чтобы отряд не посрамил чести Балтфлота». Пошел Гранин по кораблям. Походит, посмотрит — ему подают список личного состава: этот, говорят, лучший механик, этот — лучший сигнальщик, предлагают одних отличников. А Гранин нет: «Зачем забирать у вас отличников. Дайте, кого надо на исправление. Кто отбывает на гауптвахте?.. Этот в чем провинился? Лодырь? Отставить. А этот? С патрулем поспорил? А в службе как? Хорош? Давайте его сюда». И как начнет мылить, как начнет: «Дисциплину не соблюдаешь! Искупить хочешь? У меня патрулей нет: закон нарушил — трибунал. В бою струсил расстреляю. Понял? Иди, досиживай. А потом на фронт»…

— Глупости все это! — Богданыч в упор злющими глазами смотрел на белесого. — Гранин разгильдяев терпеть не может. И раскисляев, между прочим, подковырнул он белесого.

Все рассмеялись, но солдатик не сдавался:

— Ты, не спорю, про Гранина знаешь все. А где он сейчас?

— Ясно где: в береговой артиллерии. Он на фортах все прошел — от погребного до командира дивизиона. А лыжный отряд создал временно. Пока с белофиннами воевали. Понял, солдат?

— Понял, что ты проворонил: Гранин с нами идет. На «Волголесе», сразу за «Ермаком».

— Откуда знаешь? — всполошился Богданыч.

— Железнодорожники все знают. Кто пушки доставляет? Мы. Наши и грузили гранинские пушки…

Гранин действительно шел в голове каравана — с пушками, со всем дивизионом. На правом крыле мостика «Волголеса» он стоял рядом с начальником своего штаба Пивоваровым, верным спутником и по лыжным походам. Оба молодые, гладко выбритые, настроенные торжественно, даже празднично. Гранин, плотный, приземистый, весь заковался в кожу. Новая скрипучая кожанка с золотыми нашивками на рукавах — «две с половиной средних», кожаные брюки, болотные сапоги, все как у первопроходца и все не по форме. Только морская фуражка с золотой эмблемой такая же, как у строгого начштаба, но и ее Гранин сдвинул на затылок. Оба разглядывали в бинокль места, исхоженные на лыжах в пургу и мороз, а сейчас, среди взбулгаченных волн, если и узнаваемые, то только по маякам и сопкам взятых штурмом островов.

На «КП-12» не видели, конечно, ни «Волголес», ни его прославленных пассажиров. Льдины встречались реже, и караван шел ровно, понемногу отрываясь от концевого судна.

Шустрова это не тревожило. Он помнил эти широты с юности, с того года, когда революционный Балтфлот по приказу Ленина вырвался из ловушки, устроенной белыми в Гельсингфорсе. Шустрое знал и подходы к Эстонии, и фарватеры в финских шхерах. Добродушный толстый капитан предлагал его сменить, Шустров отмахивался: скоро сворачивать в шхеры, а там, в опасном для плавания районе, только ему и вести судно.

Алеша днями торчал возле Шустрова. Заглядывал и в лоцию, и в карту на цифирки глубин, на кружочки магнитных склонений, на цветные стрелы проложенных курсов, спрашивал про каждую полоску на горизонте, островок, маяк, плавучие огни и створные знаки, все надеясь, что Шустров сам скажет, куда же высаживали декабрьские десанты. Но те острова давно за кормой.

Караван дни и ночи шел на вест. Последнюю ночь Шустров разрешил юнге остаться в рубке. Алеша боялся прозевать выход к берегам Финляндии. Он заснул тут же, у ног Шустрова, тот прикрыл юнгу своим тулупом.

К Ханко подошли по чистой воде, но в густом тумане.

— Вставай, юнга, — Шустров разбудил Алешу, — Гангут!