Дети разбитого зеркала. На восток - страница 14

Фран сворачивается клубком, как раненый зверь, и ждёт. Решение приходит, когда уже всё небо усыпано звёздами. Немного помедлив, она уверенно выбирается в потёмках к монастырю Девы Амерто.

Сестра Люс кутается в тёплую шаль, в её кротких глазах — изумление.

— Не ребёнок, а кара небесная.

— Я знаю, — серьёзно кивает Фран, — он правда уехал?

— Воистину.

— И ничего не просил передать?

— Он заходил к тебе домой перед отъездом, но тебя не застал.

— Может, просто вернулся в часовню?

Сестра качает головой.

— Уехал из этих мест. Кое-что случилось, Фран, и нам требуется расследование. Отец Берад вызвался отправиться в Халлу и собрать нужные сведения. Халла — это на севере.

— Я знаю.

— Почему ты не дома, Фран?

— Так.

— Переночуешь у нас?

Фран мотает головой. От неё пованивает тухлой рыбой.

— Спасибо, Люс, ты добрая, но ты мне не поможешь.

Девочка отступает в темноту.

— Спокойной ночи, Фран.

Фран кивает головой и бредёт прочь. Оборачивается. Монахиня ещё стоит на пороге.

— Люс, ты не знаешь, кто такая вига?

Женщина делает жест, отводящий беду.

— Боевой демон армии Князя Тьмы. Большая кошка с крыльями дракона… Оставайся-ка у нас. Ночь на дворе, чепуха в голове, недалеко и до несчастья. Но Фран уходит.

Конечно, она отправляется не домой. Неразумная надежда ведёт её к древней часовне на берегу, посвящённой Господу Адомерти, создателю всех вещей, той, что была восстановлена из забвения и запустения отцом Берадом, появившимся в их краях как раз в год рождения Фран. В детстве она бывала здесь часто, собирала для священника цветы, а он угощал её монастырскими коврижками и медовыми сотами.

Выросшая в подозрительного и застенчивого подростка, Фран почти перестала приходить в маленький домик при часовне. Трудно сказать, чего она страшилась больше — разочароваться в единственном друге или разочаровать его самой. Но сейчас, пробираясь во тьме козьими тропками, она испытывает непонятную обездоленность и тягостное недоумение, вызванное странностью мироустройства, лишившего её всякой поддержки на пороге первой большой беды. Ей хватает ума понять, что самой ей не выбраться, а монастырь и деревня — не те места, где можно найти помощь. Берад был вестником из другого мира. Его светлый ум и образованность, опыт длинной и сложной жизни могли подсказать ей выход. Могли бы.

Она находит дом пустым и незапертым. Немного бродит в темноте, спотыкаясь об оставленные вещи, и почему-то начинает успокаиваться, и вдруг ощущает всю накопившуюся за день усталость. На кровать, пахнущую сухими травами от бессонницы, она садится уже со слипающимися глазами и сразу же проваливается в глубокий, словно колодец, сон. И на самом дне колодца что-то блестит.

…О, гений далёкого города! Башни и шпили твоих владений навсегда поразили мой ум, растревожили сердце.

Золото колоколен ждёт меня, чтоб возвеличить на золотом престоле в новом моём обличье — в тяжёлом венце прохладном, в рубинах и жемчугах, имперские леопарды лягут к моим ногам. И в бархат багряный окутан, встретив меня у ворот, руку протянет — смутный — тот, кто давно меня ждёт.

Тронул эфирные струны сторожевых моих снов летнею ночью безлунной твой троекратный зов. Над завитками курений вглядываясь в темноту, мой господин и пленник, видишь ты — я иду.

Ощупью пробираюсь чащею смутных гаданий. В блеске камней и эфесов — другой красоты обещанье. В жёлтых глазах пантеры, меж стихотворных строк, в шёлке павлиньих перьев — будущей встречи намёк.

Как корень растения жаждет воды средь великой суши, стремится душа моя так же испить ту далёкую душу. Сложить свою власть и силу к ногам его светлой славы, быть преданным юным другом и демоном древним кровавым, разящей крылатой тучей, послушной единой воле, отдавшей навеки другу всё лучшее и плохое — то страшное, что таиться пока за закрытой дверцей, где твари в броне драконьей погибнуть без единоверца…

О, пламенные завесы видений! Откройте на миг драгоценный облик, и я разыщу его всюду, кто бы ни ждал меня в конце пути…

Когда Фран проснулась, было светло. И на душе тоже стало светлее. Все вещи вокруг сияли незамутнённой утренней ясностью — такими она видела их в детстве, в этой же самой комнате. Здесь всегда было хорошо. Чисто и пусто и пахло травами и воском.