Дети разбитого зеркала. На восток - страница 17
И…
В эту минуту Джеди выступил на свет из темноты дверного проёма и был замечен. Люди, бывшие в комнате, повернули к нему свои лица. И от того, что это были за лица, могильный холод побежал по спине художника.
Зыбкий призрачный сброд, словно сошедший с древних рельефов, на которых боги сражаются с демонами. Птичьи головы, звериные морды побеждённых на заре веков чудовищ смотрели на него блестящими глазами, а по коридору, образованному их телами, медленно спускался навстречу Джеди Принц с улыбкой человека, узнавшего великую радость, но ещё не готового в неё поверить.
— Джеди, друг мой… Ты.
Тонкая девичья фигура с кошачьей головой становится по правую руку Принца.
— Посмотри, малышка, он пришёл.
Её руки тянутся к лицу и снимают маску. В зале не демоны — она полна переодетых людей. Возможно, многие из них сейчас бледны и напуганы, так же, как принцесса Сель, чьё лицо вдруг плывёт перед глазами Джеди и гаснет вместе с сознанием.
Он словно падает в глубокую тёмную яму, на дне которой — холодный камень плит, а далеко наверху — слабый свет и голоса.
— Обморок?
— Это жар. Он горит весь, смотри.
— Не смей прикасаться! Иди в свою комнату, Сель, и не покидай её без моего разрешения.
— Но как…
— Прочь! Убирайся.
Удаляется шорох юбок.
Принц берёт голову Джеди в руки и долго всматривается в его черты, словно ждёт какого-то знака. Шепчет.
— Чёрная смерть… Возможно… Да, так будет лучше…
Какая-то дверь захлопывается в голове Джеди, и вот он заперт в мерзостном котле, где жёлтое вливается в багровое и кипит, порождая чудовищные пузыри бреда и безумия долго, бесконечно долго.
Угнездившись удобно в опустевшей постели священника, Фран листала сборник «Пророчеств», пленённая рисунками необычайного богатства и редкого мастерства. Пурпурные и чёрные драконы распластались на пергаменте страниц, их змеящиеся хвосты сплетались с буквицами и орнаментами заставок. Но прельстительней всего был Рдяный Царь — стройный юноша в клубящемся плаще, словно намеченный единым лихим росчерком умелого пера рисовальщика, и с волосами, такими же красными, как одежда.
Очарованная, Фран смотрит на рисунок так долго, что картинка начинает дрожать и расплываться. Когда туман рассеивается, Фран озадаченно замечает, что изображение переменилось.
Юноша с красными волосами сидит у изголовья больного, скорее даже умирающего. Рядом таз с водой, гора тряпок, какие-то флаконы и скляночки, травы и снадобья, разбросанные в беспорядке. И резкие запахи нездоровья и лекарств доносятся со страницы, и хриплые выкрики терзаемого недугом.
Отшатнувшись, Фран захлопывает книгу.
Потом открывает вновь.
Прохладные струйки воды сбежали на подушку с лица Джеди, с того, что было когда-то его лицом. Чьи-то осторожные руки поправили свежий компресс, убрали со лба тёмные пряди, слипшиеся от гноя и сукровицы. Мечущийся, почти ослепший, увлекаемый стремительными волнами неминуемой гибели, Джеди потянулся к этому прикосновению всеми силами растерянной души. Рыжая девушка из ночного приключения сидела рядом на одеяле, ласково улыбалась и звала за собой. Но потом её лицо превратилось в лицо Принца, и Джеди понял, что ощущает его присутствие достаточно давно.
Принц вздрогнул от звука его голоса.
— Почему ты не позвал ко мне докторов?
— Они все неучи, — Ченан шептал это быстро и тихо, почти над самым ухом больного, — кроме того, у них есть работа — ни ради тебя, ни ради меня они не оставят брата.
— Эдвара?
— Ты бредишь, мой Джеди. Эдвар мёртв. А вскоре к нему присоединится принц Идо, наследник Империи.
— И я.
— Только не ты, Джеди. Тебе не нужны доктора, пока я рядом. Тебе никто не нужен. Постой-ка, я сейчас.
Как будто он мог куда-то уйти. Впрочем, мог — туда, откуда не возвращаются, легко, слишком легко.
Торопливая возня в темноте, звон посуды. Принц вернулся с серебряной чашей, до краёв наполненной жидкостью, похожей на молоко, с тонкой, голубой, как у лунного камня, каймой по краю.
— Я ждал, когда ты придёшь в себя, мне нужно, чтобы ты понимал, что происходит. Пей. Да пей же!
В чаше было не молоко. Первый же глоток заполнил всё тело Джеди холодным голубым огнём, придав ему невесомость, усмирив жар и боль.