Дети разбитого зеркала. На восток - страница 37

А потом, так же вполголоса, спросил, не поднимая головы:

— Нравится тебе, дочь рыбака?

Фран огляделась: никто не обратил внимания на странное обращение.

— Не называй меня так.

— А как бы ты хотела называться?

— Своим настоящим именем. Знать бы его.

— Думаешь, легче станет?

— Тебе что-то известно? Скажи!

Но мнимый слепой уже отвлёкся. Словно бы по неосторожности, высоко взмахнув пятернёй, он попал в призывно цветущую плоть над корсажем идущей мимо с подносом служанки. Затем, чтобы удостовериться в недоразумении, продолжил исследования обеими руками, а потом долго извинялся, галантно и чистосердечно, помогая собирать посуду, никем не заподозренный в мошенничестве.

— Зачем тебе это? — спросила Фран, — повязка на глазах, — ты такой же слепой, как и я.

— Это с повязкой. Без неё люди мне нравятся меньше.

— Кто ты?

— Шулер, обманщик. И дочь рыбака — лишняя карта в моём рукаве.

— Значит, вторая такая уже есть в колоде? — неожиданно для себя самой спросила Фран, — Что же это за игра?

— Вот как, — он перестал посмеиваться и внимательно её разглядывал — такое было ощущение, несмотря на повязку.

— Ты догадлива, малышка, — произнёс он очень мягко и задумчиво, — но тебе многому придётся научиться.

— Я бы с радостью научилась твоему искусству, — сказала Фран, думая о могуществе слова и власти, которую имеют над ней некоторые из песен.

Ответом ей был обидный, обидный смех.

— Ты опережаешь мои планы, — собеседник чопорно поджал губы, пытаясь удержать рвущееся наружу веселье, впрочем, без заметного успеха, — не откажусь научить тебя моему искусству, — он выделил слово «моему», — но несколько позже. Придётся подождать.

— Жаль. Я бы хотела понять твои песни.

— Ах, песни… Только я тут не причём. Просто подобрал их, сироток. Это твоё наследство, сестрица. Тебе с ним и разбираться.

У Фран похолодело сердце.

— Ты кем-то послан ко мне?

— Я сам по себе. И это моё горе. Тот, кто мог бы меня послать, молчит. И я всего лишь притворяюсь, будто выполняю его волю. Надеюсь, что хотя бы иногда я угадываю верно.

— И что тебе от меня нужно?

— Вряд ли тебе понравится мой ответ. Ты будешь одной из тех, кто станет сосудом для древних, пробудившихся для битвы сил. В тебе останется мало человеческого. Ты совершишь много великих, безумных и жестоких дел. Ты разрушишь Империю.

— Ты смеёшься надо мной?

— Нет.

— И ты не оставишь мне выбора?

— А разве кто-то мешает тебе выбирать?

— Я выбрала Край пустыни и монастырь. Буду Псом, и буду сидеть на цепи. Никто не заставит меня превратиться в чудовище. Алма доила своих коз не для того, чтобы вскормить чудовище.

Белые пальцы, пробежав по струнам, снова наиграли мотив «По полю, где войско легло…»

— «А после — зима и война»… Считай это предсказанием. В стихах Саад вообще много касающихся тебя предчувствий. Империя давно не вела войн и забыла об опасности. Юное варварское государство на Востоке готовит ей горький сюрприз. Как думаешь, устоят твои глиняные монастыри на пути многотысячной армии?

— За Краем Пустыни нет ничего, кроме выжженных песков, костей и камней. Все так говорят. Впрочем, увидим. Но почему именно я?

— По долгу крови, по праву рождения. Видишь ли, твоя матушка заполучила тебе в отцы самого Ангела Тьмы. С кем не бывает.

— Ты безумец.

— Верно, — спокойно отозвался музыкант. Но я тебе не вру, сестрица. И матушка твоя всегда мне нравилась. Даже когда я держал в руках её мёртвую голову. В тот день я подарил ей кольцо, дороже которого нет в Империи. Правда, уберегла она его не лучше своей героини. А жаль, — вместо вороха пустых слов ты могла бы унаследовать редчайшую драгоценность. Никак не хуже этой.

Он запустил руку ей за пазуху и вытащил за шнурок дымчатый стеклянный сосудец, в котором что-то плескалось.

— Удивительно всё складывается. Кто же направляет твою судьбу, если забота бессмертных оборачивается пустыми хлопотами? Как ты похожа на неё. Очень похожа.