Дети с улицы Мапу - страница 68

Женщина повернула к нему голову, придирчиво осмотрела его и сказала:

— Это ты Васька, что пришел работать?

— Я, — с трудом ответил Шмулик, и его голос оборвался. — Мал ты еще. Проку с тебя мало будет.

Шмулик молчал.

Женщина заметила, что его взгляд устремлен на подсвечник со свечой.

— Обет я дала каждый день зажигать свечу перед иконой Божьей матери, если сын целым вернется с войны, — она указала на портрет солдата. — И вот вернулся мой Федя.

Не прошло и двух недель, как Шмулик узнал, что не только скатерть и подсвечник попали в этот дом от ограбленных или убитых евреев.

— Васька, эй, Васька! Куда тебя черти унесли? — постоянно слышит он крик хозяйки Феклы. Ее голос раздается на дворе с утра до вечера: Васька, принеси воды, Васька, дров, Васька, затопи печь, загони овец в хлев…

Васька носится по двору из конца в конец. Хозяйка не дает ему покоя ни минуты. Кормят его остатками с хозяйского стола, спит он в конюшне, на чердаке, на куче сена. После того, как он отморозил палец на ноге, хозяйка сжалилась и дала ему старый тулуп накрываться.

Не один Шмулик дрожал от сердитого голоса хозяйки. Сам хозяин побаивался своей грозной половины. Не раз доводилось Ваське видеть, как на его согнутую спину опускался ее тяжелый кулак. Маленький тощий Федька-отец только втягивал голову в плечи, съеживался и выскакивал на улицу. Оттуда до слуха Шмулика доносились его проклятия в адрес дражайшей супруги.

У Федьки с Феклой была дочь Феофила, дурочка, которая большей частью лежала на печи, держа палец во рту. Она страшно боялась своей крикливой матери, и каждый раз, как та повышала голос, забивалась в свой угол и выходила оттуда только тогда, когда до нее доносился запах еды. Феофила была необыкновенно прожорлива. Часто она подскакивала к Шмулику и хватала с его тарелки его скудную порцию.

— Вот корова, — смеялась Фекла при виде жадности дочери, но отводила взгляд от пустой тарелки голодного мальчика.

Однажды хозяйка велела Шмулику поскорее наколоть дров и растопить печь: она ждала важных гостей.

Фекла накрыла стол белой скатертью, поставила тарелки, фарфоровые чашки, красивые и зеленые хрустальные рюмки. Затем открыла большой сундук, стоявший в углу у стены, накрытый цветным покрывалом, и вытащила из него небольшой сверток, завернутый в полотенце. Подержала его немного в руке, как бы взвешивая что-то в уме. Потом развернула полотенце, и на столе звякнули серебряные ложки и вилки. На дне сундука лежал блестящий шелковый талес. Фекла, взяла его в руки.

— Из этого я сошью себе праздничную блузку, буду в ней ходить в церковь. Я сама накрою на стол, — оттолкнула она в сторону помогавшего ей Шмулика.

Но мальчик замер на месте, переводя взгляд с талеса на ложки. На каждой ложке были выгравированы две еврейские буквы.

— Чего зенки вылупил? — заорала на него Фекла. — Украсть собираешься? Знай, если хоть одной штуки не хватит, шкуру с тебя сдеру!

Вдруг у нее возникло иное подозрение: глаза мальчика были прикованы к еврейским буквам. Помолчав немного, спросила:

— Чего ты так испугался жидовских букв, а?

Лишь теперь Шмулик очнулся и почувствовал, что он находится на краю пропасти.

Усмехнувшись, он сказал:

— В жизни я никогда не видел таких шелковых скатертей и серебряной посуды. У нас в России таких нету. Они действительно серебряные?

На лице Феклы разлилась широкая самодовольная улыбка, и она с гордостью ответила:

— А что у вас там есть в России? Одни колхозы и больше ничего.

— И все это ваше? Ни в одном доме не видел таких красивых вещей.

Явное восхищение мальчика польстило Фекле. Ее подозрение улетучилось.

— У кого есть голова на плечах, тот все получит. У немцев можно достать самые дорогие вещи, которые раньше бывали только в жидовских домах. Нужно только знать, как с немцем обращаться.

— Должно быть, хозяин ваш молодец и умный человек, если сумел достать все это, — показал Шмулик на накрытый стол.

Фекла презрительно скривилась:

— Хозяин! Приличного головного платка и то не купил жене за всю жизнь. Это все сын мой, Федька. У него-то, у Федьки моего, голова воеводы. Удачливый он у меня. А смел он — как сам черт.