Дети Вудстока - страница 11

Сама же Флоренс, находясь между двух реальностей, постепенно впадала в странное забытье. Острая боль от схваток превращалась в тупо-ноющую и приобретала красноватый оттенок, вырываясь из её естества маленькими гейзерами в такт музыке, доносящейся до неё словно сквозь пелену ваты. Мнимые и действительные ощущения сплелись в такой неразрывный клубок, что если бы девушка могла сейчас ясно мыслить, то испугалась бы от понимания того, насколько близко от безумия она находится. Ей казалось, что она лежит на границе воды и песка в абсолютной и жаркой темноте, широко раскрывая рот от нехватки воздуха; странный огонь жжёт её изнутри, а невидимые волны с тихим шелестом проникают в тело. Каждая новая волна поднималась всё выше и выше, и девушка инстинктивно боялась, что следующая вот-вот погребёт её под собой. Но всякий раз волна не доходила каких-то нескольких дюймов до макушки и отступала странными толчками. Иногда же в окружавшей её темноте начинали кружиться цвета, и Флоренс шептала: «Радуга… радуга…»

… Стюарт осторожно высвободил руку из цепких девичьих пальцев и размял кисть.

— Ну как она? — настиг его шёпот Льюиса.

— У неё «приход», — отозвался парень. — Пусть уж лучше так…

— «Лучше так…» — проворчал Льюис. — Кому — лучше?

— Да заткнись ты, умник, — шикнула на него Молли. — И вправду раньше надо было думать…

Неожиданно из горла Флоренс донеслись булькающие звуки, словно девушка чем-то захлёбывалась. Стюарт испуганно приподнял ей голову, и в тот же миг девушку вырвало. Он нащупал бутылку с водой, чтобы обмыть ей лицо, и вдруг почувствовал, как что-то капнуло на руку, затем — ещё раз… ещё пару раз… Ничего не понимая, Стюарт вытянул ладонь, сразу покрывшуюся сеткой мелких капель.

— Это что — дождь? — словно издали донёсся до него голос Льюиса.

— Твою ж мать… — выругался Чарли. — Этого ещё не хватало… — Он приподнялся, стянул с себя куртку и протянул её Стюарту: — На, это для Фло. Может, придумаешь что.

Парень задумчиво повертел куртку, затем внимательно посмотрел на лежавшую в полубессознательном состоянии девушку. Флоренс дышала тяжело, с надрывом и хрипом, и Стюарт чуть ли не физически ощущал, с каким трудом ей даётся каждый вздох, звучавший так, словно он выдирался из-под груды валунов. Пару раз ему даже показалось, будто он видит, как этот вздох вырывается наружу, а прорывавшийся временами сквозь зубы надсадный стон ещё более усугублял это впечатление. Не придумав ничего лучшего, Стюарт отёр ей лицо и лоб, смочил губы и прикрыл курткой голову, затем на минуту отвлёкся, привлечённый необычными звуками, доносившимися со стороны сцены.

Он и не заметил, как сменился исполнитель. В резко-ярком пятне посреди летнего дождливого вечера можно было разглядеть невысокого человека, сидящего прямо на помосте сцены и с мастерством факира извлекающего из ситара стеклянные восточные задумчивые звуки. Стюарт догадался, что это — Рави Шанкар, и стал слушать с удвоенным вниманием. Постепенно мир начал расплываться, и парень оказался в непонятно-тёплой, слегка влажной пустоте, где со всех сторон звучала странная медитативная музыка. В эту минуту для Стюарта полностью пропало ощущение времени. Он даже забыл о том, что рядом с ним кто-то мучается схватками, и полностью растворился в ситаре, сам превращаясь в плод, которому ещё только предстояло родиться на белый свет. И на мгновение он как бы увидел всё со стороны: летний вечер, поле, сцена, многотысячная молчаливая толпа, сидящая под накрапывающим дождём, в котором серебристыми нитями звучат загадочные в своей высокой мудрости звуки… Если когда-либо в жизни, а не в фантазиях Дали, и существовал сюрреализм, то он был представлен во всей своей красе именно в эту, полную метафор и аллюзий минуту.

Дождь усиливался, потом ослабевал. И, словно в унисон с ним, инструменталка Шанкара то ускорялась, взбудораживая фантазию и нервы, то вновь замедлялась, отпуская человека на волю потока Вечности. Казалось, вся Вселенная готовилась родиться заново — в Новом Свете, под восточную музыку, звучавшую в дожде. Всё было символично, как в храме во время священнодействия. А наибольшим воплощением новой жизни, рождавшейся на глазах у всех, была хрупкая симпатичная девушка, которая должна была в старых, как сам мир, муках вот-вот подарить ему новую жизнь. И всё её благословляло на этот подвиг — и дождь, и музыка… Дождь очищал, а музыка успокаивала неизбежную боль. Стюарту вдруг показалось, что это — последний акт всемирной боли, что после сегодняшнего дня абсолютно всё будет по-другому — и жизнь, и любовь, и песни, и даже роды. И изменить всё это должна была новая Ева — новая жизнь. Vita nova.